«Педро Парамо»: История одного праха

На Netflix вышел полнометражный режиссерский дебют Родриго Прието, признанного мексиканского оператора, снявшего все ранние фильмы Алехандро Гонсалеса Иньяритту и все последние фильмы Мартина Скорсезе, а также, например, «Горбатую гору» и «Барби». Рассказываем, как матерый кинематографист подошел к сложнейшему литературному первоисточнику и какие ошибки допустил.

Родриго Прието и Эммануэль Любецки — самые известные мексиканские имена в операторской профессии. Тем интереснее, насколько поодаль друг от друга оказались те творческие точки, к которым пришел каждый из них. Визионер Любецки, чья карьера пошла в гору после совместной работы с Альфонсо Куароном, в последнее время укрепляется в статусе «оператора-киллера», сотрудничество с которым сулит режиссерам профессиональную деградацию. Эта печальная тенденция началась с Терренса Малика, а затем продолжилась в «Амстердаме» Дэвида О. Расселла и все-таки коснулась и Куарона с его свежим сериалом «Все совпадения неслучайны». Кажется, мастерство Любецки-оператора окончательно растворилось в нежных сновидческих пейзажах, которыми пестрит «Инстаграм»*(*принадлежит компании Meta, деятельность которой признана в РФ экстремистской) Любецки-фотографа.

Прието же, чей карьерный путь пошел вверх после появления в его жизни Алехандро Гонсалеса Иньярриту, наоборот, до сих пор «смиряется» с разными режиссерскими подходами: свое видение не навязывает, короткий фокус использует бережно, творческую задачу решает виртуозно. Большинство знает его как верного соратника позднего Скорсезе и переоткрывателя розового цвета («Убийцы цветочной луны» и «Барби» сняты в одном году).

«Педро Парамо» — полнометражный режиссерский дебют Прието, после которого (и это можно заявить сходу) большинство зрителей всё так же будут знать его как соратника Скорсезе и переоткрывателя... Ну, вы поняли. Для этого фильма будет большой удачей, если он вообще хоть на какие-то радары попадет, а не просто канет в алгоритмическую лету спустя неделю после премьеры на Netflix.

Почему так? Факторов здесь немало. «Педро Парамо» — практически дословная экранизация едва ли экранизируемого тоненького романа мексиканца Хуана Рульфо. Литературный первоисточник особенно повлиял на латиноамериканских классиков Маркеса и Борхеса и был признан предтечей магического реализма. Впрочем, пресловутая дословность касается лишь фабульной составляющей — мятежный дух оригинала, обусловленный художественным стилем, в частности повествовательной остраненностью и событийными лакунами, из фильма улетучился.

Фабула такова. Молодой человек Хуан Ресьядо (Теноч Уэрта) прибывает в Комалу, мексиканское захолустье, чтобы выполнить предсмертное желание матери. Он должен отыскать своего отца Педро Парамо (Мануэль Рульфо), который много лет назад отослал из дома жену и младенца Хуана и никогда больше о них не вспоминал. «Ничего у него не проси, но требуй то, что принадлежит тебе по праву», — наставляла юношу мать. На подходе к руинам селения, расположенного в мертвой долине засохших креозотов, Хуан встречает погонщика мулов — как выясняется, тоже сына Парамо. Тот рассказывает, каким сукиным сыном был их отец и что он уже много лет как мертв. Войдя в Комалу, путник встречает лишь запустение и призраков давно погибших местных жителей. У каждого из них есть своя история, в которой фигурирует местный патрон, — и голоса покойников сливаются в мрачную полифонию, посвященную Педро Парамо, романтику с разбитым сердцем, трикстеру, насильнику и тирану, который счел геноцид местного населения лучшим вариантом мести.

То, как изначальный рассказчик растворяется в потоке призрачных (буквально) воспоминаний, уступая место главного героя своему отцу, — основной сюжет и книги, и фильма. Крушение любых надежд и устремлений, ужасы мексиканского квазифеодализма и абсурдность насильственных революционных практик образуют скорее психо-политический фон для художественно-композиционных экспериментов. Но, в отличие от прозы Рульфо, кинематографические опыты Прието успешными назвать нельзя.

«Педро Парамо» — «операторский» фильм, но в плохом значении этого слова. В том смысле, что самое главное здесь — красивость. Она, впрочем, удивительно невыразительна, и виной тому стилистические полумеры, на которые идет Прието-режиссер. Иными словами, здесь-то камера Любецки как раз была бы уместна. В фильме о людях-призраках и овеществлении мертвых воспоминаний сложные и нервные планы-эпизоды — хорошее художественное решение, а вот тоскливые «восьмерки» и избыточное количество безопасных мизансцен — нет. Все-таки дело приходится иметь с зыбкостью экранного мира.

Кроме того, всё операторское мастерство Прието, его пиетет перед материей и падающим на нее светом, погребено под штукатуркой спецэффектов и фирменной «патиной» оригинального Netflix-контента (неизменная охристая палитра, наложенная на нарисованный задник). В целом всеобщая стерильность местного пространства — а речь, если что, про вымерший городок посреди мексиканской прерии — не прилаживается ни к сеттингу, ни к сюжету. Редких интересных решений не хватает, чтобы вдохнуть жизнь в это VFX-чучело магической реальности. Торнадо из бледных тел, черно-белая часть с воспоминаниями/фантазиями сошедшей с ума возлюбленной Парамо, труп управляющего его поместьем в канаве, медленно заполняемой грязной водой, — такие визуальные и образные бриллианты соседствуют с многочисленными досадными клише. Например, несколько монтажных склеек между временными линиями Хуана и Педро выполнены так: камера панорамирует помещение, как бы перемещаясь из одной комнату в другую, но в итоге прошлое темным наплывом сменяет настоящее — одно от другого отделено стеной. Это больше напоминает «эффектную» презентацию в PowerPoint, а не работу с хитрым переплетением времен и тональностей.

Наконец, еще одна ошибка экранизации — неприкрытая сентиментальность. В прозе Рульфо она, например, оттенялась мрачной гармонией между сложно описанными чувствами и поступками многочисленных персонажей и окружающим их пейзажем. Прието же не к месту делает ставку на психологизм, при любом удобном случае пристально и сочувственно вглядываясь в плохо загримированное лицо Мануэля Рульфо, исполняющего роль Парамо.

Так практически везде видна печать творческого компромисса. И по иронии судьбы сильнее всего это касается сугубо изобразительного качества. А если учитывать перманентную оглядку Прието на событийную часть оригинального текста, то зрительские попытки разобраться в узоре человеческих судеб в рамках одного мексиканского городка приведут лишь к ленивому зевку и снисходительному пожиманию плечами — и это главная трагедия экранной Комалы.