«Я же говорила» Джиневры Эльканн: Римская империя в собачий полдень

В Okko вышло необычное итальянское драмеди «Я же говорила», завораживающее магнетизмом кадров, нестандартным подходом к изображению и ярким образом жары на экране. Рассказываем о картине, спродюсированной культовым современным режиссером Паоло Соррентино.

Рим, наши дни. Аномальная январская жара вывела людей из равновесия, создав экстремальные и почти невыносимые условия для жизни. Стареющая порнозвезда 1980-х Пупа (Валерия Голино), окружившая себя полным набором домашней живности, изо всех сил пытается сохранить ускользающую красоту, продолжая за счет современных технологий вкушать плоды былой популярности. Пастор Билл (Дэнни Хьюстон) сходит с ума из-за приезда сестры (Грета Скакки) и предстоящего церемониального ритуала: развеять прах матери не так-то просто, если одно упоминание о ней толкает на жадный поиск героиновой заначки.

Также Билл курирует группу поддержки, в которую входит Катерина (Альба Рорвахер) — молодая женщина, утопающая в депрессии и алкоголе, из-за чего бывший муж Риккардо (Риккардо Скамарчо) препятствует ее встречам с не по годам смышленым сыном Максом. Сталкерша Джианна (Валерия Бруни-Тедески), спятившая из-за предательства, а затем и кончины мужа, сводит с ума не только себя, но и дочь, страдающую расстройством пищевого поведения. Наплевав на судебные запреты, Джианна, словно Немезида, одержима идеей воздаяния бывшей любовнице мужа — Пупе, отнявшей у нее не только отношения, но и рассудок.

Драмеди «Я же говорила» — второй полнометражный фильм Джиневры Эльканн, чей дебют «Если бы…» пять лет назад открывал фестиваль в Локарно. Премьера новой картины состоялась в рамках фестиваля в Торонто. Эльканн вошла в режиссуру, имея за плечами образование в престижной Лондонской киношколе, дипломную короткометражную работу, включенную в программу Венецианских показов, и многолетний опыт продюсирования европейских фестивальных лент вроде «Белой тени» Ноаза Деше или «Мектуб, моя любовь» Абделатифа Кешиша. Еще раньше Эльканн делила площадку с мэтром Бернардо Бертолуччи и выступала ассистентом Энтони Мингеллы на съемках культового «Талантливого мистера Рипли».

Насыщенный кинематографический опыт Эльканн нашел место в яркой апокалиптической образности мира «Я же говорила». Визуализировать непроходимое ощущение жары для режиссера было столь же необходимо, как и найти способ органично сплести все сюжетные линии. Итальянское кино особенным образом чествует фрагментарность, частенько объединяя цельные лаконичные истории в многослойные альманахи. Однако с жарой всё гораздо сложнее. Главный вопрос, вставший перед Эльканн и ее оператором Владаном Радовичем, — как снять пекло так, чтобы оно буквально материализовалось на экране. Для этого авторы пошли на эксперимент: разделили материал на четыре части, каждой из которых придали свой особенный оттенок. За счет такого маневра художественное пространство фильма трансформируется на глазах у зрителя. Вялое течение действия — столь же ленивое, как и любое другое в аналогичных обстоятельствах, — на ходу меняет окрас, приходя от зернисто-теплого к янтарно-дымчатому, а пространство становится экспрессивней и фактурней.

Удушающий зной наравне с плавящимся мегаполисом, лишенным своей помпезной античности, оказывается в центре монотонного и изнуряющего повествования, соответствующего состоянию обескровленных персонажей. В таких условиях искать решение — давно не к месту: каждому остается только уповать, однако на что или на кого — дело вторичное. Неизвестно, жара или всё же бесконечные накопленные травмы медленно и неистово сжимают горло до такой степени, что персонажи или задыхаются, или одержимо хватают воздух, разводя нависшие огненные туманы.

Эльканн не раз акцентирует внимание на том, что жара — прежде всего образ катастрофической аномалии, угрозы, с которой, возможно, человечеству еще предстоит столкнуться. Однако кино, как обычно, говорит на своем языке: здесь жара — не только главная движущая сила, но и самый эффективный фактор сближения. Каков бы ни был его результат, общее истощение на фоне нечеловеческих условий кого-то сподвигнет снять одежды, кого-то — парики, а кого-то — маски. В любом случае тотальное разоблачение неминуемо, однако пускаться в откровения или поздно, или бессмысленно. Остается только сожалеть: о любви, о времени, о беспомощности и, конечно, о незримом образе полумистических озер, куда каждый из героев хотел отправиться, но почему-то этого не сделал. Как и чеховские сестры, фанатично мечтавшие о Москве как об избавлении, герои драмы Эльканн так же наивны и так же мечтательны. Однако надежды растворились в оранжевой дымовой завесе, заточив своих хозяев в астральной пустоши.

Выступая наследницей родной культуры, Эльканн нередко заигрывает с артефактами итальянского кинонаследия, подспудно вплетая их в ткань фильма. Здесь и всем знакомый мотив дисфункциональных отношений, перетекающий в знаменитую антониониевскую некоммуникабельность, и осторожные маневры в игре с пространством — в финале и в сцене обращения священника к пастве, и вызывающе неестественный макияж Пупы, напоминающий о целом поколении легендарных феллиниевских куртизанок.

«Я же говорила» — кино сколь гипнотическое, столь утомительно тягучее. Ставка на визуальную выразительность сыграла удачно, однако блеклость сюжета компенсировать не сумела. Тем острее ощущенческая сторона фильма: вряд ли существуют более эффективные условия для единения героев со зрителем, чем тотальное изнеможение и страх перед грядущим.