«Снег, сестра и росомаха»: Искупление на проводе

16 февраля в российский прокат выйдет магическая мелодрама «Снег, сестра и росомаха» — новый фильм Романа Михайлова, режиссера «Сказки для старых», писателя и драматурга. На ведущих ролях вновь появились Федор Лавров и Кирилл Полухин, также к ним присоединилась актриса БДТ им. Г. А. Товстоногова Екатерина Старателева. Рассказываем, чем выделяется вторая работа Михайлова и как в одном фильме уживаются сектанты, полицейские и любовь.

В квартиру к наркоторговцу заходит Николай (Федор Лавров) с девушкой. У последней, мол, день рождения, без веществ невмоготу. Слово за слово, и преступник уже глазами пол изучает. Николай оказывается полицейским, не самым порядочным, но есть в нем что-то меланхолическое, иначе говоря, располагающее. После проведенного задержания он, отягощенный то ли работой, то ли хронической усталостью, набирает чей-то случайный номер. Ему отвечает незнакомка — пастор Елена (Екатерина Старателева), которая только что читала проникновенную проповедь в актовом зале сектантского собрания (или, как говорят в фильме, «живой церкви»). Они обмениваются типичными для подобных «незваных» бесед репликами — и между парой возникает энигматическая связь, которая образует стержень фильма. 

В «Снеге, сестре» как такового сюжета нет, в отличие от дебютной «Сказки для старых». Там у героев, трех братьев, была конкретная цель, здесь же — две линии судьбы, движущиеся в неизвестном направлении. С одной стороны, фантасмагорические приключения Николая и напарницы по рейдам по наркоманским лачугам; с другой — духоподъемные проповеди Елены и ее споры с циничным боссом (Кирилл Полухин), для которого вся миссионерская деятельность — не более чем прибыльный бизнес. Единственное, что связывает жизни Николая и Елены, — умиротворяющие телефонные разговоры.

Проще всего определить этот фильм как мелодраму. Даже возникает в голове конкретный референс из европейского кинематографа начала 1970-х годов — «Последнее танго в Париже». Герои Бертолуччи, так же как и Николай с Еленой, не хотят знать друг о друге ничего, что нарушило бы их герметичную связь: ни прошлого, ни будущих планов. Разница лишь в том, что связь героев Марлона Брандо и Марии Шнайдер держится на сексуальном влечении, тогда как Николая и Елену объединяет экзистенциальная необходимость — друг без друга им не выкарабкаться. Неспроста Николай отмечает в одном из разговоров, что у Елены «лечебный» голос.

Еще одним главным героем в «Снеге, сестре и росомахе» выступает мобильный телефон. Собственно, сюжет запускает ошибочно набранный героем Лаврова номер. Всё прямо как в классическом нуаре Анатоля Литвака с говорящим названием «Извините, ошиблась номером» или в своеобразном ремейке этого фильма «Ампир» Александра Сокурова. Михайлов сознательно или нет встраивает свой фильм в традицию классического нуара, где телефоны соединяют разные судьбы и выполняют функцию маленького «божка из машины». В «Снеге, сестре и росомахе» особый статус телефона подчеркивается визуально: во время входящего звонка экран сотового становится единственным ярким источником света в кадре — окном в спасительный мир.

Признаем, сектантство — не самая популярная тема в отечественном кинематографе. По понятным причинам режиссерам проще работать с более привычными формами закрытых сообществ, такими как школа, интернат или армия. Несколько по-другому обстоят дела в американском кино: тамошние режиссеры, в частности современные, любят заворачивать сектантский троп в оболочку фильма ужаса. И неудивительно: фанатично настроенные люди, живущие обособленно и закрыто, не могут не вызывать тревоги. Другими словами, к тому, что нам непонятно, мы будем относиться с подозрением, в чем нас только убеждают западные хоррормейкеры (например, Ари Астер с «Солнцестоянием» или британец Робин Харди с «Плетеным человеком»). 

Михайлов смело берется за тему сектантства и показывает ее с непривычного ракурса: не как источник жуткого или объект для насмешек, а с точностью до наоборот: «живая церковь» здесь светлое место, дающее избавление от горестей. В фильме проповедям Елены предшествуют музыкальные номера, где исполнитель поет о счастье, а прихожане экзальтированно машут в такт руками. Среди них, к слову, можно заметить самого Михайлова, который, видимо, сыграл себя в прошлом (известно, что в юности он какое-то время жил в общине Харизматического движения). Эти номера, восхваляющие Бога, сложно воспринимать неиронично. Особенно после того, как американский режиссер Тодд Солондз в своей характерной сатирико-пародийной манере не оставил живого места от подобных религиозных концертов в «Перевертышах». Поэтому в фильме Михайлова такая неприкрытая искренность смотрится крайне неоднозначно, если не сказать странно.

Вообще, странностей в фильме хватает — одним из самых загадочных образов фильма остается росомаха. Она упоминается в сцене, когда герой Лаврова пересказывает жуткое воспоминание из детства. Поэтому «Снег, сестра и росомаха» не совсем реалистическая картина, пусть и поставленная, как и «Сказка для старых», в натуралистичном и аскетичном сеттинге. Важное расхождение в том, что дебютный фильм выдержан от начала до конца в потустороннем, сюрреальном регистре. Тогда как «Снег» под конец оборачивается социально-политическим высказыванием — в моменте, когда нарколовцы на ходу переквалифицируются в борцов с экстремизмом (в данном случае — сектантами). «Сжечь бы их всех напалмом», — говорит напарница Николая. После таких слов ощущение жути уже принимает не какую-то абстрактную форму, а вполне осязаемую.