​​«Нуучча»: Все мы животные

На «Кинотавре», главном российском фестивале национальных фильмов, показали очередной фильм из Якутии, впрочем, на этот раз выступающий сразу на правах призера в самой ближайшей перспективе. В прошлом году здесь победило поразительное «Пугало» Дмитрия Давыдова, русского режиссера из Якутии, а вот «Нуучча» (чтобы всех запутать, это слово переводится с якутского как «русский») снят якутским постановщиком Владимиром Мункуевым, но с московскими продюсерами. В общем, все в этом проекте, еще и в плане сюжета посвященном болезненному взаимопроникновению якутской и русской культур, переплетено. Рассказываем о «Нуучче».

Эпоха в кадре неопознаваема, потому что Якутия с материка, в смысле глазами столичного зрителя, выглядит одинаково экзотично, далеко и непонятно. Но, кажется, это все же конец XIX века — во всяком случае, так гласит официальный синопсис. Хотя, наверное, в неких отдаленных якутских улусах кто-то живет так же посконно, как герои «Нууччи» — Хабджий (Павел Колесов; но для русских — Василий; есть такое ощущение, что только для русских национальные меньшинства адаптируют свои имена, потому что русские не любят новые для них сочетания звуков) и его жена Керемес (Ирина Михайлова). Вряд ли это жизнь, скорее выживание, — но альтернативы на тот момент еще не изобретено. Одна корова на двоих, рыба не ловится, не растет трава для сена — зима близко, риск умереть голодной смертью неиллюзорен. Общая материальная нищета усугубляется бездетностью пары, они уже похоронили двух младенцев. Все в том краю бесплодно, и местный князек, которому Хабджий подчиняется беспрекословно, помогать не собирается — его милостью у вассала есть крыша над головой, и хватит с него. Но однажды вместе с Хабджием, молившим князя о гуманитарной помощи, придет русский каторжанин Костя (Сергей Гилев), с которым обещали дать в нагрузку пуд муки, но так и не дадут. Иждивенец проспится, начнет вяло помогать по хозяйству, будет подолгу вслушиваться в звуки карманной музыкальной шкатулки, наловит рыбы и приведет губительную витальность в якутское традиционное жилище.

Впрочем, любой взгляд на «Нууччу», кроме восхищенного, окажется априори снобистским. К якутскому кино годами относились как к уникальной, развивающейся, но самодеятельности — так, снимают что-то для себя с собой же в главной роли за гроши. Только в прошлом году хоть что-то наконец изменилось, когда на «Кинотавре» победило «Пугало», кино, о котором вроде бы и не скажешь, что оно якутское, и в то же время оторванным от культурной почвы Республики Саха этот мистический триллер о проклятой целительнице представить было бы невозможно. Но и после этого, когда в традиционно столичной наградной категории высокопоставленное жюри кинематографистов выбрало именно якутов, интерес с материка приобрел характер любопытства богатого барина, который обнаружил, что его смерд научился читать и писать: ой, а как же так получилось, что фильм за 1,5 миллиона рублей оказался лучше, чем все наши, снятые на огромные гос- и олигархические дотации? Какие молодцы, так держать! Общество треплет национальную кинематографию за щечку.

И во всем этом пренебрежении видится то, что вроде бы русскому менталитету не должно было быть присуще по историческим причинам, — колониализм. Колоний-то у нас не было, мы же не Великобритания или там Португалия какая-нибудь. Но на самом деле Российская империя всегда развивалась при помощи колониальных механизмов, только колонизация происходила внутренняя, а не внешняя: территорию, огромную как планета, покоряли веками, и именно покоряли, то есть придавали всем аборигенам покорности. И «Нуучча» эту дистанционную, но беспрекословную, навязанную веками в качестве условного рефлекса подчиненность показывает болезненно точно. На Хабджии и Керемес не лежит особых оброков — да и нечего с них взять, им бы самим выжить на подножном корме. И давление метрополии чувствуется в фильме настолько опосредованно, что будто бы и нет его — проводником этого иноземного влияния служит, казалось бы, самый униженный и оскорбленный герой из всех, но даже он оказывается привилегирован по факту рождения, и даже в названии выносят именно его прозвище, которое якуты произносят с некоторым презрением. Нуучча — не человек, а русский, даже имени не нужно. И в то же время именно персонаж Сергея Гилева, который еще со времен сериала «Чики» зарекомендовал себя как автор злодейских, но не опереточных образов, оказывается в местном драматургическом раскладе обладателем сильнейшей воли. Всё закончится плохо, но иначе и не могло. Русский в Якутии возьмет себе все, что ему полагается, просто из-за того, что чувствует себя главным — по-животному, по-звериному, на вершине пищевой цепочки.

И да, кроме того, что «Нуучча» — это важный разговор о покорении Сибири, это еще и иммерсивное погружение в те времена, когда людей еще не испортил страшно квартирный вопрос. Вместо этого их волновали только сурвивалистские вопросы, говоря проще — где бы найти еды, не замерзнуть насмерть и оставить после себя потомство. Опустошает осознание того, насколько недалеко мы как цивилизация на самом деле продвинулись со времен палеолита. И дело даже не в том, что Хабджий и Керемес откровенно недоедают. В тяжелых природных и климатических обстоятельствах человек сам по себе превращается в социальное, но животное, еще подвластное общественным устоям, но лишь опосредованно, а на самом деле становится высшим приматом, ни больше ни меньше. Это, конечно, изнеженный взгляд из города, но все же пропасть между нами сегодняшними и героями фильма поражает — мы как будто не их потомки вовсе, а совсем другой биологический вид. И это осознание довольно страшное, «Нуучча» его жутким образом конструирует: нужно иметь бесчисленное множество навыков, чтобы просто поддерживать жизнедеятельность (а не какую-нибудь там высшую нервную), собирать какой-то чудодейственно теплоизолирующий мох, вручную косить сено, доить корову, верить в пришествие рыбы в твои убогие ловушки.

Вообще, вера в этом фильме играет куда более важную роль, чем кажется на первый взгляд. Якуты причудливо религиозны: вызывают на дом шаманов, но для детских могилок сколачивают примитивные кресты; в духов и многобожие верят, но будто бы не до конца им доверяют. В то же время на их судьбы действительно влияют некие высшие непостижимые силы, во всяком случае, по ходу данного в «Нуучче» сюжета: обездоленный улус вдруг оживает, и именно тогда, когда туда попадает несчастный, побитый каторгой, замученный почти до смерти русский. До этого крокодил не ловится, не растет кокос, дети мрут, а как только Костя берется за дело, то и рыба в реке вдруг радостно прыгает в плетеные сети, и чье-нибудь зачатие явно недалеко. Подчеркивается, что у женщины в Якутии, кроме разве что властной шальной императрицы (Зоя Багынанова) — матери князя, которую в фильме хоронят заживо по ее желанию, — нет никакого права голоса, и нуучча, чувствуя это, ее насилует. Эта чудовищная сцена приводит к неожиданному финалу, в котором дом вновь становится полной чашей, но уже не якутским. Парадоксально, якутский режиссер Владимир Мункуев, чей дебютный фильм «Чувак» был локальным зрительским хитом, а второй снят колониально, при помощи московских продюсеров, выясняет, что и на Родине можно оказаться неродным, а на чужбине — своим. Кажется, что за эту сложнейшую художественную концепцию «Нууччу» не наградить на «Кинотавре» просто не смогут.

Больше якутского кино смотрите в специальной коллекции в Okko