Всё еще в безопасности: Гарольду Ллойду — 130

Сегодня исполняется 130 лет со дня рождения Гарольда Ллойда. Не такого общеизвестного и однозначного, как Чарли Чаплин. Не такого изысканного, как Бастер Китон. И всё равно — короля немой комедии. Вспоминаем о его наследии и о том, что же подарил кинематографу коротышка-очкарик, способный выпутаться из любой ситуации. 

Образ, найдись

Немая комедия дала миру три самых известных образа в раннем кино. И вообще это отправная точка того, что называется героем поп-культуры. Именно немые комики впервые показали, как можно создавать тиражируемый и узнаваемый образ, который у любого зрителя с первого взгляда будет вызывать нужные ассоциации и эмоции. Котелок, тросточка, усики — готов всем известный бродяга Чарли. Невозмутимая физиономия — и вот вам уже Бастер Китон. Только поиски этих иконических черт были долгим и мучительным путем, который каждый из комиков проходил по-своему, со своей скоростью и своими преимуществами.

Чаплин брал стихией — он сразу, уже в первых своих лентах, обладал фирменным арсеналом из усиков, дурацкой шляпы и тросточки. А дальше, как Микеланджело, вытачивал из этой грубой породы детали, находил верные нюансы: усы уменьшались, меняли форму, шляпы тоже от фильма к фильму двигались в сторону мятого котелка. Но сам образ просто появился — и всё тут. Китон отличался редкой настойчивостью — не поддавался на веяния моды, не пытался себя продать, брался за любые роли и в итоге получил свое место в экранном пантеоне. Пусть и позже остальных комиков, лишь к началу двадцатых годов.

Ллойд же всегда был фантастическим трудоголиком. Он, может, первый из крупных кинозвезд прошел настоящий долгий путь: от эпизодических ролей без упоминания в титрах до работ, которые рекламировались тысячами афиш с его лицом. Как и Чаплин, Ллойд начинал с фильмов основоположника кинокомедии Мака Сеннета. Но если на Чарли Сеннет сделал ставку почти сразу, Ллойд долгое время оставался на вторых и десятых ролях и лишь мелькал где-то на периферии. Однако он не сдавался и продолжал упорно работать. Для начала он нашел своего продюсера, человека, который в него верил и был готов вкладываться в развивающийся талант актера, — Хэла Роуча. Первым образом, который они предложили зрителям, был Вилли Уорк, эдакая пиратская копия Чарли. С теми же усиками, в мятой шляпе, с тросточкой — в общем, лишь эпигонство, подражание успешному проекту. Потому Уорк и прожил всего полгода, с зимы до лета 1915 года. Правда, за это время Роуч и Ллойд успели выпустить шесть серий о его похождениях.

Поняв, что ничего нового Уорк предложить миру не может, неунывающая парочка решила сменить его на другого — Одинокого Люка. Поначалу он был примерно таким же, как и Вилли, но от фильма к фильму усики меняли форму и в конце концов исчезли. Головные уборы тоже менялись: мятая высокая шапка сменялась федорой, а та порой уступала место кепке. Так, шаг за шагом, фильм за фильмом, Ллойд искал себя, свой узнаваемый образ. В сухом остатке — субтильная фактура, острый нос, робкая пластика. Одновременно актер не жалел себя, овладевая новыми и новыми умениями: учился жонглировать и висеть без страховки над бездной, кататься на одном колесе и балансировать на жердочке. Это упорство за Ллойдом сохранилось навсегда: уже в статусе полноценной суперзвезды он придумывал и выполнял сложнейшие трюки, получал настоящие, тяжелейшие травмы (к примеру, Ллойд потерял на съемках два пальца — и это уже в двадцатые годы, когда мог себе позволить дублера). Наконец, финальный аккорд — в 1917 году Ллойд решил примерить очки. И тогда всё сошлось. На свет появился Гарольд — очкарик в канотье, смешной провинциал в большом городе, который обречен на верную гибель в жестоком мире, но выживает и выходит сухим из воды раз за разом. 

Очки и шляпа — всё при нем

Название самой известной комедии Ллойда — Safety Last (на русский его раньше было принято переводить ничего не значащим словосочетанием «Наконец в безопасности!») — вполне может быть слоганом всей его кинокарьеры. Если для обывателя safety first, безопасность превыше всего, то для маленького и уморительно смешного очкарика она — помеха, о которой и думать не стоит, если хочешь выжить в этом безумном мире.

Сошлись герой и время: в десятые Ллойд просто не мог ни придумать, ни реализовать Гарольда. Зато в ревущие двадцатые, в мире стремительно развивающихся технологий, фабрик, небоскребов, корпораций, упорного труда — Гарольд был на коне. Он был узнаваемым, живым, актуальным. Ну, а каким еще может и должен быть маленький во всех отношениях человек, попавший в мир наживы и чистогана? Великие комики подарили миру новый образ маленького человека. Бродяга Чарли побеждал, никого не побеждая — просто оставался собой. Гарольд же балансировал на грани невозможного. От субтильного коротышки не ждешь всех этих бесчисленных трюков, которые он выделывает на экране. Прощаясь с невестой, он перепрыгивает с одного мчащегося паровоза на другой. Преодолевая этаж за этажом, забирается на крышу небоскреба — то исполняет джигу на высоте с мышкой в штанине, то лихо балансирует на переворачивающейся оконной раме, а в финале триумфально совершает полет над бездной, случайно зацепившись за веревку.

Ллойд был в выигрышном положении: его Гарольд, в отличие от бродяги Чарли, мог быть кем угодно. Амбициозным провинциалом на заработках, аристократом («Зачем грустить?»), студентом («Первокурсник»), миллионером («По воле небес»), героем как современности, так и прошлого («Младший брат»). Единственное, что объединяло этих разных по социальному происхождению, состоятельности, положению в обществе, да мало ли по чему еще героев, — характер. Субтильное, ранимое существо без кожи — миллионер-ипохондрик, наивнейший из студентов, вечно голодный и нищий провинциал в поисках работы. И раз за разом зритель наблюдал за тем, как это тщедушное создание проявляет чудеса изворотливости (физической и фантазийной), как преодолевает нереальные препятствия. Ипохондрик с тонной лекарств в чемодане наводит порядок в банановой республике, пережившей военный переворот. Доходяга взлетает на крышу небоскреба. Студентишка покоряет Голливуд. Хозяин полузаброшенной ветки трамвая (даже круче — конки!) оставляет с носом алчных мафиози, желающих устроить очередной рейдерский захват.

Именно преодоление препятствий стало главным трюком комедий с Ллойдом. При этом и само испытание, и те условия, в которых оно происходит, могли быть вообще какими угодно и всегда максимально находчиво оправдывались драматургически. По сути, в «Безопасности» сам по себе сюжет заключался в преодолении опасностей, которые с каждым новым кадром становились всё фантастичнее. В «Воле небес» эти препятствия были бесконечными разрушениями, которые нес собой персонаж Гарольда (всё, к чему он прикасался, разрушалось, взрывалось и ломалось). В «Спиди» препятствия чинили злодеи, которые то пытались учинить хулиганскую драку в трамвае, то разбирали рельсы, но всё безрезультатно, конечно. 

Двадцатые принесли Гарольду настоящую мировую славу. Его не просто любили и ценили, о нем писали книги (когда даже Чаплина особенно никто не стремился анализировать). Ему подражали (благо это было много проще, чем прикидываться прочими масками немых комиков). Наконец, в нем самом узнавали себя — и он дарил миллионам таких же, как он, лохов и простаков надежду на возможность победы. На то, что удача все-таки может улыбнуться очкарику и сделает его миллионером, сведет с кинозвездой, позволит найти свое счастье в жестоком индустриальном мире. 

Почетный Гарольд

Существует расхожий штамп, много раз воспроизведенный в кино, от «Артиста» до «Вавилона»: с приходом звука звезда немого кино чахнет и перестает быть такой уж популярной. На самом деле в случае с комедией это было не одномоментное забвение. Да и вообще не слишком забвение: Чаплин уже со звуком продолжал молчать (и петь!) в «Новых временах», например. У комедии было алиби — ей и не положено говорить, она смешит и трогает сама по себе, без всяких слов. Так что ее век оказался дольше, чем биография немого кино прочих жанров.

Вот и для Ллойда-актера и его персонажа Гарольда мало что изменилось. Скорее наоборот: пришла Великая депрессия, и его недотепа стал еще более актуальным и узнаваемым. Ничего особо не поменялось ни в поэтике образа, ни в тех приключениях, которые герой переживал. В «Ногами вперед» очкарик Гарольд эффектно притворялся миллионером, не зная, что пытается охмурить дочку собственного начальника. В «Безумном кино» дарил надежду на счастливый конец всем, кто грезил славой. Его персонаж покорял Голливуд и находил личное счастье и любовь, невзирая на то, что по обыкновению крушил и ломал всё вокруг и срывал пробы, — именно эта бедовость и привлекла внимание неприступной красотки-кинозвезды. В «Млечном пути», наконец, Гарольд вообще побеждал на боксерском ринге и становился чемпионом мира — снова благодаря своей субтильной комплекции, исключительной ловкости и находчивости.

А еще Ллойд не знал забвения. У него не было конфликтов с властью, как у Чаплина. Он не противостоял студиям и продюсерам, как Китон. И ушел с экрана спокойно, сам, по собственной воле, непобежденным. Ему было всего чуть больше сорока, когда он снялся в последней успешной ленте, «Млечном пути». Для актера — не возраст, вся жизнь впереди. Но выполнять сложные трюки уже было нелегко. Придумывать новые похождения Гарольда просто надоело — герой исчерпал себя. И Ллойд всю вторую половину жизни оставался за кадром. Нашел себе достойные занятия — поддержку ветеранов кино и активную деятельность в обществе американских масонов. Вернулся на экран он лишь однажды, в рамках эксперимента — снялся в роли старичка Гарольда в комедии 1946 года «Сумасшедшая среда». Там знакомый, но сильно постаревший очкарик переживает, что жизнь прошла зря и теперь у него впереди только жалкая пенсия. И тогда он решает перепробовать всё, что упустил, — для начала забористый коктейль в баре по соседству (притом что это вообще первый глоток алкоголя в его жизни).

Наверное, он мог бы, как Чаплин, искать себя в новых образах. Мог бы, как Китон, тусоваться с новым поколением интеллектуалов. Но он поступил иначе. Единственный из великих комиков снял маску и сдал ее в архив. Вклад великой немой комедии в кино очевиден. Чаплин навсегда задал планку актерского существования. Китон придумал меланхолическую интонацию, которой теперь пользуются Уэс Андерсон, братья Коэн и Джармуш. Ллойд же подарил миру всего-то героя. Субтильного очкарика, лоха, провинциального мальчика-колокольчика, который в этом мире явно не жилец. Но без этого персонажа кино было бы совсем другим. Не было бы гайдаевского Шурика — уж он-то плоть от плоти ллойдовского чудика Гарольда с его вечными матримониальными похождениями и робостью. Не было бы простака как драматургического центра произведения — в диапазоне от Ришара до Вуди Аллена. А значит, Ллойд подарил миру надежду на то, что простак здесь может найти свое место и победить.