О злых богах и людях: Как снимает Роберт Эггерс

Сегодня Роберту Эггерсу, автору «Ведьмы», «Маяка» и «Варяга», исполняется 40 лет. Рассказываем, как и о чём снимает один из главных молодых современных режиссеров.

Кинематограф как ведовство

Роберт Эггерс — один из главных (если не самый) режиссеров нового поколения, чьи эстетские и будоражащие кровь фильмы вернули на корабль современности язычество во всей его красе и кошмаре. Юнгианский мрак, который он поднял из стародавних пучин человеческого сознания и впустил в свою экранную реальность, стал сильнейшим киновпечатлением для многих ценителей архаических ужасов и первоклассного кино. И хотя на пути от его полнометражного дебюта, фолк-хоррора «Ведьма», через «Маяк», хоррор уже психологический, к этнобоевику «Варяг» доля зрительских восторгов постепенно снижалась, в контексте современного кинематографа каждый новый фильм Эггерса укреплял его особый режиссерский статус. Пока наконец не стало понятно, что дело приходится иметь с особым культурным явлением. Даже четкие жанровые определения, как будто напрашивающиеся в силу художественной эффектности каждой из трех картин, крайне условны. Потому что и «Ведьма», и «Маяк», и, в чуть меньшей степени, «Варяг», которые на первый взгляд выглядят эталонами «своих жанров», на самом деле возвышаются над ними.

Снимая о слугах Сатаны в глухой чаще, русалках и душах погибших моряков, берсерках и их кровавом исступлении, Эггерс в первую очередь экранизирует сознание обитателей той или иной культурной и исторической эпохи. А что может быть страшнее пуританских суеверий, губительнее соседства с дьяволом-алкоголиком, яростнее викингов в боевом трансе? Кинематограф для него сродни колдовству, взывающему к злым сущностям, как языческим, так и библейским. Фильмы помогают постановщику столкнуть их с неподготовленным восприятием современного зрителя. Эггерс провозглашает подлинность магического и использует весь свой исключительно богатый режиссерский арсенал, чтобы обосновать этот постулат. И обосновывает блестяще. Если долго вглядываться в черные лесные кущи — из них явится зло, то же самое и с морскими пучинами. А вот если методично подставлять тело и разум под потоки темной сокрушительной энергии, станешь великим воином и отомстишь всем обидчикам. Теперь это факты.

Аутентичность — наше всё

Перед тем как попробовать себя в режиссуре, Эггерс был художником-постановщиком. То, что подлинность материальной составляющей кадра является для него одним из главных принципов, было видно уже по ранним короткометражным работам «Гензель и Гретель» (2007) и «Сердце-обличитель» (2008). Точно так же очевиден и интерес к несовременному, будь то жуткие позднесредневековые сказки или темные стороны американского романтизма. Аутентичность — его художественный фетиш. Как истинный ученый-фанатик, он обожает копаться в артефактах прошлого, как в памятниках культуры, так и в материальных объектах, представляющих кинематографическую ценность. Эскизы костюмов и раскадровки Эггерс также рисует сам — уже как истинный ценитель ремесла. Отсюда и подлинно авторский, тиранический подход к процессу съемок: от оригинальных сценариев до собственноручно отобранных и спроектированных локаций и костюмов. Исключение составляет лишь «Варяг», где в качестве соавтора текста выступил исландский писатель и музыкант Сьон. Такая методичная преданность фактуре могла загнать Эггерса в ловушку, превратив его в очередного остроумного стилизатора, если бы не его звериное режиссерское чутье и понимание устройства кино.

Феноменальная эрудиция

…Которое вытекает из насмотренности и трепетного отношения к классике. Эггерс не скрывает своих источников вдохновения, активно цитируя великих и щедро отдавая им дань уважения. Он пользуется сокровищницей мирового кинематографа лучше многих, остроумно сопрягая друг с другом различные культурные пласты, которые внутри фильма провоцируют неожиданные химические реакции. Например, его «Ведьма», скрупулезный слепок пуританского мироощущения, черпает вдохновение в «Ведьмах» (1922) Беньямина Кристенсена, скандальном шедевре немого кино, а также в «Дне гнева» (1943) великого датского трансценденталиста Карла Теодора Дрейера и в «Часе волка» (1968) столь же великого шведского пессимиста Ингмара Бергмана. А вот «Маяк», прикидывающийся постмодернистской головоломкой, занимает место где-то между «Сиянием» (1980) Стэнли Кубрика и немыми фильмами французских авангардистов 20-х годов, например «Концом земли» (1929) Жана Эпштейна, одного из главных теоретиков киноискусства. В «Варяге» же и вовсе Эггерс сочетает «Конана-варвара» (1982) с «Андреем Рублёвым» (1966), что лишний раз говорит о его нетривиальном чувстве юмора и, возможно, о гениальности.

И это только самые верхушки одного медиума. А здесь еще тонны художественной и исторической литературы, мифы и сказки, поэзия и философия. Умение Эггерса вникать в суть человеческого сознания, в законы времени, жанра и мира — результат фантастических исследовательских усилий. То же самое касается и необходимых технических знаний, владения равно теорией и инструментарием, благодаря чему синефилия превращается в серьезное понимание предмета. 

Поэтический дар

Эггерс обладает и еще одним полезным качеством — умением видеть и читать пейзаж. Вряд ли вся описанная выше эрудированность, а также фантастические навыки аналитика и стилиста в отрыве от чистого взгляда поэта привели бы его на режиссерский олимп. Он чувствует ауру места, может поймать ее камерой, даже подчинить ей художественную задачу. Так было с тревожной опушкой, окруженной дьявольским лесом. Так было с буйными морскими просторами и голыми скалами темного островка. Наконец, так было с бескрайними скандинавскими лугами и злыми вулканами. По поводу «Варяга» Эггерс говорил, что главной отправной точкой для него стала сама Исландия с ее удивительной геологической структурой и атмосферой в целом. Он никогда не интересовался скандинавской мифологией, дикая маскулинность викингов тоже его не привлекала, как и их культура, ставшая объектом апроприации для праворадикальных движений. Однако во время семейного путешествия по Исландии ему открылась сила этого места, его художественный потенциал. «Тот факт, что в Темные века люди приплывали сюда и умудрялись не умереть, сводит меня с ума», — отшучивался Эггерс в одном из интервью.

Гармония ужаса

Это режиссер, который не ставит себя выше материала. Он сосуществует с экранизируемой психологией и воссозданной реальностью в жуткой языческой гармонии. Поэтому его фильмы и провоцируют это свербящее чувство дискомфорта. Да что там фильмы, даже просто трейлеры к ним. Мы боимся не ведьму, не одержимых детей, даже не говорящего черного козла, а суеверий пуританской общины. Точно так же пугает нас не морской дьявол в исполнении Уиллема Дефо, а жуткий кризис личности его подчиненного. Наконец, не литры крови и килограммы отрезанных конечностей взывают к нашим первобытным страхам — это делает черное колдовство, задающее направление судьбам. Короче говоря, Эггерс снимает так, чтобы нам хуже спалось. Но когда в очередной раз доводится заглянуть в мрачные закоулки человеческой психики, к тому же занесенные пылью времен, иначе уже никак.