Добрый гигант, дикий сердцем: Каким мы запомним Дэвида Линча

Один из самых значительных американских режиссеров, классик XX и XXI века Дэвид Линч скончался в Калифорнии в возрасте 78 лет. Егор Сенников дает очерк истоков и главных тем в творчестве казавшегося вечным кинематографиста.

«А теперь запомни. Когда горизонт внизу — это интересно. Когда он наверху — это интересно. Когда он посередине — это п***ец как скучно!» — кричит Джон Форд пацану, который хочет стать режиссером. Все атрибуты Форда, великого визионера Pax Americana, перед нами: повязка на глазу, сигара, картины на ковбойские темы. Но перед нами Дэвид Линч в своем последнем появлении на большом экране в фильме Стивена Спилберга «Фабельманы». И отделить одного от другого в этот момент почти невозможно — оба они находятся уже в мире, где живут легенды и классики. Почему бы Форду не явить себя в образе Линча? Или наоборот? Это живой дух кино, самого грандиозного и самого американского из искусств. И он уж точно знает, где должен пролегать горизонт, чтобы всем было интересно.

Попробуйте описать саму жизнь, всю как она есть, до последней запятой. У вас вряд ли получится. То же самое — попробовать поймать в сети слов и фраз Дэвида Линча, почти невозможная задача. Он слишком огромен — и всегда оставляет за собой возможность раствориться в темноте.

«Восточный экспресс» остановился где-то в Югославии ночью. Остановки здесь нет, но люди сходят с поезда и уходят куда-то в абсолютную темноту. Дэвид Линч тоже выходит размяться в балканской ночи. Он наступает в пыль, она расходится во все стороны, и в ней прыгают гигантские мотыльки, похожие на лягушек, — настолько они огромны и массивны. Образ оседает в памяти, как придорожная пыль, — и остается в ней навсегда. Пройдут десятилетия — и Линч поделится им с нами, в восьмой серии третьего сезона «Твин Пикса», в финале которой frog-moth (лягушко-мотылек) заползает девушке в рот.

Дэвид Линч был художником, и с этой перспективы нужно подходить к нему и его работам. Русское слово «художник», впрочем, недостаточно точно соответствует английскому «artist», урезает термин до живописца, который с кистью и красками что-то творит. Такое искусство Линчу тоже было подвластно, но вообще в холст, инструменты и материалы он постоянно превращал саму жизнь — и обладал удивительным талантом делать свои творения по-настоящему живыми.

Уроженец Монтаны, ковбойского края, выходец из обычной семьи. Семья постоянно переезжала из-за работы отца, и еще в детстве Линч увидел Америку с самых разных сторон: от Вирджинии до Айдахо, от Северной Каролины до штата Вашингтон. Он впитал в себя ее, вдохнул пыль и увидел во всем многообразии. Самый американский из режиссеров — и самый неамериканский одновременно; живое воплощение парадокса творчества.

В его детских воспоминаниях тьма смешивается со светом, смерть с жизнью. Одна из важных рабочих задач отца будущего художника — следить за болезнями деревьев; так Линч сталкивается с тем, как за чем-то прекрасным и живым маячит умирание и смерть. Соединение двух этих мотивов — одна из ключевых тем в любой последующей работе Линча.

Яркое событие юношеской поры Линча — поездка к родственникам в Хангри-Хорс, где соседом оказывается художник и скульптор Эйс Пауэлл. Он мастерски мыслит и представляет себе Дикий Запад. Но главный герой его полотен чаще всего одинок: на лошади он едет по бесконечным американским просторам и смотрит куда-то вдаль. Там фронтир, там горизонт, за которым скрывается некая тайна, и ее, если до нее дойти, то… Что, собственно, то? Неясно, но страшно интересно. Пауэлл разрешает Линчу, который уже сильно интересуется искусством, работать со своими материалами, но Дэвид не уверен, что сможет построить карьеру в сфере искусства, — как будто этот путь кажется ему удивительно неамериканским, невозможным.

Впрочем, что с того? Почему бы не повернуть и не отправиться в Европу. В 1965 году Линч и его приятель едут в Вену, там они должны учиться у Оскара Кокошки, великого и странного художника, алкоголика и чудака. Они приезжают в Зальцбург за пару месяцев до начала занятий, и там двум американским парням совсем не приходится по душе. Они тратят деньги (Линч покупает только кока-колу и пачку Marlboro каждый день), размышляют, что делать дальше, решают, что учеба здесь не для них. Поездка за знаниями превращается в путешествие за чем-то неуловимым: дуэт едет в Афины, потому что девушка Линча там отдыхала, но когда друзья приезжают в Грецию, ее уже и след простыл. Еще одна нить, которая привела не туда, куда хотелось. Еще одно поражение; но их Линч любит — они дают свободу.

Пора возвращаться в Америку, от нее не убежишь.

Художник неуловимого. Американец от ботинок и штанов цвета хаки до кончиков прекрасных волос; всегда и везде идущий своим путем. Он и в кино пришел совершенно нетипичным для американской индустрии способом: вместо того чтобы добираться в Голливуд и пробиваться в мир грез, он отправляется в индустриальную Филадельфию изучать искусство и скульптуру. Город в ужасном состоянии, но Линч зачарован его промышленными пейзажами — отсюда растут корни фотографических работ Линча, в которых он запечатлевал здания заводов, разбросанных по всему миру. Дивные руины, принадлежащие загадочному миру труб, дыма и тяжелой работы — всего того, что Линч так любит.

Он трудоголик. Работает над своим стилем упорно; сильное влияние на него оказывают работы Бэкона — картины Линча готичны, мрачны и сюрреальны. Но и сама жизнь врывается в эти полотна: однажды мотылек (опять он!) садится на холст и застревает в еще не высохшей краске. Он трепыхается, пытается вырваться из липкой жидкости, но гибнет, оставляя за собой след. Портрет смерти. Линч начинает повторять это — и добавляет к своим работам разных жучков и паучков, превращая полотно в реальное пограничье между жизнью и смертью, зеркало в другой мир.

Долгие годы он корпит над дебютной картиной «Голова-ластик». Это каторжный труд и подвиг, который к тому же совершается как одиночный перформанс. «Я почувствовал его, я не придумал», — скажет он о фильме. И картину эту стоит именно чувствовать, особенно когда смотришь впервые, — не подходить к ней с блокнотом и линейкой, а отпустить себя в эту страшную фантазию о рождении, смерти и уродстве. Она страшная не из-за странностей самих по себе, не из-за жутких игр с электричеством, светом и манерой двигаться, но тем, что ставит зрителя лицом к лицу с чем-то необъяснимым. С чем-то живым и злым — и уже потому ужасающим, что оно не находится только на экране. Оно вокруг.

Линч — визуальный полиглот. За годы работы он не только создал собственный «линчианский» киноязык, но и прекрасно освоил наречия, на которых показывали и рассказывали свои истории другие творцы. Он может поставить комичный бандитский сюжет в духе Тарантино: в «Малхолланд Драйве» так выглядит сон, в котором героиня Наоми Уоттс воображает, откуда у киллера взялся загадочный синий ежедневник (а в третьем сезоне «Твин Пикса» мотив явлен еще более зримо в истории двух убийц, сыгранных Тимом Ротом и Дженнифер Джейсон Ли).

Он мог жонглировать образами из работ Кокто: черно-белый узор «Твин Пикса» позаимствован из «Орфея» с Жаном Маре. Костюмная драма в исторических декорациях была ему подвластна в той же степени, что и минималистичное роуд-муви на современный сюжет или переосмысление уайлдеровского «Сансет бульвара». А отсылки к Магритту, Хопперу и Клоду Моне абсолютно естественным образом переплетались в его работах с пародиями на мыльные оперы, блюющими человечками и ситкомом про кроликов, где закадровый смех звучит так, как будто доносится из преисподней.

Словно отвечая критикам, недовольным «непонятностью» режиссера, он снимает в конце 1990-х «Простую историю» — действительно линейную и предельно реалистичную и при этом всё равно совершенно фантастическую. А потом, уже в «Малхолланд Драйве», дает 10 подсказок для зрителей, желающих разгадать картину — хотя объясняют они именно то, что и так понятно при внимательном просмотре. Но за кадром сюжета остается гигантская загадка жизни, и ответов к ней Линч не предлагает. Там страшное, которое выскочит на тебя, если заглянешь за угол. Это он так шутит, не удивляйтесь.

Вообще, при всей строгости своего имиджа, он всегда умел пошутить — в любой его работе полно юмора; вспомните Даги в поисках кофе, танцы Кейджа и Дерн в «Диких сердцем», крики Денниса Хоппера в вагину Изабеллы Росселлини и рыбный кофе из первой серии «Твин Пикса». И он умел посмеяться над собой — то озвучивал себя в «Гриффинах», то выпускал на YouTube прогнозы погоды, то рисовал комик-стрип про самую злую собаку в мире. Его интервью, фразы, образы расходились на мемы — и легко представить, что он сам над ними посмеивался. Юмор Линча при этом никогда не бывает злым, он добродушен по своей натуре — даже если смех над жутким.

Непонятный. Загадочный. Абсурдный. Эти эпитеты применительно к работам Линча кочуют из одного текста в другой, приклеиваются к названиям книг и статей. Но странное дело: на самом деле что бы ни происходило на экране и насколько диким оно бы ни казалось, ты всегда понимаешь, что именно происходит по сути. Космогонии «Твин Пикса» посвящены книги и многочасовые разборы фанатов, где каждую, самую мелкую деталь подвергают глубочайшему анализу. Всё это пустое, игра в бисер. «Лора — это добро». «Великан — это добро». «БОБ — это зло». Этого достаточно, чтобы понять. Нет никаких странностей, надо просто принять образы в свое сердце.

Его сила была настолько велика, что оказалось достаточно одного фильма, чтобы проложить себе путь в киноиндустрию. Окольный путь оказался сложнее, дольше, но поразительным образом прямее. И вот уже «Человек-слон» с мировыми звездами (Энтони Хопкинс, Джон Хёрт, Энн Бэнкрофт), и предложение от Лукаса снимать «Звездные войны: Возвращение джедая» (не сложилось), и работа над «Дюной» (признанной современниками неудачей и провалом, но сильно переосмысленной в последние годы). Потом «Синий бархат», следом — «Твин Пикс». За одно десятилетие Линч становится очень известным режиссером, а затем перешагивает через незримую границу и превращается в живого классика, человека, который не просто снимает кино: он и есть кино.

И несмотря на свою склонность к отшельничеству, Линч не окуклился в статусе признанного парадоксального художника, а продолжал работать и расти, сумев проложить путь к невероятно широкой аудитории. «Твин Пикс» — сочетание несочетаемого, собрание универсального и уникального, Вселенная, которая живет сама по себе. И потому такими логичными и нужными казались книги Марка Фроста о том, что происходило в городке все эти годы после сериала: ну а действительно, что там было, пока нас не было, расскажите-ка. Черный Вигвам, в который можно провалиться на четверть века, странные старики, карлики, гиганты, песни — даже в те моменты, когда контроль над сериалом Линч выпустил из рук, сила заложенных им образов была настолько велика, что те продолжали жить сами по себе. Они добрались до каждого — и апокрифическая история о том, как Горбачев спрашивал у помощников, кто же все-таки убил Лору Палмер, почти не кажется выдумкой. Почему бы и не спросить?

Он сам был добрым гигантом. Человек в неизменном черном костюме, он всюду распространял свет. Позиция Линча в битве добра и зла всегда очевидна — он стоит на стороне света. Он любит людей. Не верит в тьму, смерть, не поддается их соблазнам. Жестко стоит на своем. «Чего вы боитесь больше всего? Возможности того, что любви недостаточно». Это делится своими страхами майор Гарленд Бриггс, но уверен, что Линч под этими словами подписался бы.

Он был против того, чтобы объяснять свои фильмы — да и искусство вообще. «Когда фильм сделан, это уже он говорит, не автор». Вот с фильмом и общайтесь. Помочь может и медитация, проповедником которой Линч был на протяжении десятилетий, но это, в общем, то же самое чувственное освоение реальности. Не головное.

Линч был большим, очень большим. О женщинах в жизни и фильмах Линча можно писать книги (и они уже существуют). Или о том, как он работал с музыкой — в сотрудничестве с Бадаламенти, Трентом Резнором или Джули Круз создавал магическую реальность. О любви к дереву. О снах. О страшных фантазиях и мелодраматичном спасении. О синем бархате и темной ночи.

Он видел страшное, умел переносить это на экран и вдыхать в него жизнь — не давая ответов, не читая нотаций, а просто создавая — и отходя в сторону.

Горит Голливуд. Дым от пожаров разносится по всему калифорнийскому побережью, и этот город, даже не «самый умышленный», а попросту выдуманный, захвачен потоком огня и дыма. Дэвида Линча, тяжело больного эмфиземой, увозят из собственного дома к дочери. Голливуд, про который Линч понимал и знал всё, плавится — и в этот момент он уходит из него. Навсегда?

Попробуйте описать саму жизнь, всю как она есть, до последней запятой. У Дэвида Линча получалось: любой его фильм — это и есть такой рассказ. В котором, как он сам верил, нет конца. «Я верю, что жизнь — это континуум, что никто не умирает, просто избавляется от физического тела — и мы все встретимся вновь, как пелось в песне».

Или, если сказать последними словами Женщины с Поленом:

You know about death, that it's just a change — not an end.
Never, never! Nothing will die.
The stream flows, the wind blows, the cloud fleets, the heart beats.
Nothing will die.