Сколько человеку земли надо: «Саван» Дэвида Кроненберга

В подписке Okko появился «Саван» Дэвида Кроненберга. Как водится, с необычным сюжетом. Люди в скором будущем получили возможность виртуального «погружения» в реальные могилы своих любимых — элементы мистического вплетены в шпионский триллер. Рассказываем, каким вышло целое.

Один богатей из Канады по имени Карш (Венсан Кассель) настолько не хотел разлучаться с умершей женой, что поставил ей камеру в гроб. Но не просто так, а решил осчастливить своей идеей и остальное человечество. Создав частное кладбище для богатых, Карш хоронит тела в специальных кибернетических саванах, которые ведут круглосуточную фиксацию разлагающегося трупа и предоставляют 3D-картинку. Изображение доступно на интерактивных экранах на надгробиях и в мобильных приложениях для членов семей покойных. Карш готовится открывать филиалы за рубежом.

Кто Кроненберга не смотрел, от такой преамбулы фильма в широком прокате может и ужаснуться: зачем это снимать? кому придет в голову? Если разобраться, отвращение к мертвому телу и процессам, что в нём совершаются, соседствуют в человеке со странной тягой. Залог тому — открытые анатомические театры не столь далекого прошлого. А Эмиль Золя красочно описывает парижский морг, где все желающие, от праздных аристократов до уличной шпаны, увлеченно лицезрели ежедневно обновляющихся свежих покойников.

Мотивы влюбленности в невесту из могилы очевидны в некроромантическом творчестве Эдгара Аллана По или Шарля Бодлера, сама идея «интерактивной могилы» — тоже изобретение Викторианской эпохи, когда люди, боявшиеся случайно быть похороненными заживо, заранее оснащали гроб переговорной трубой, выведенной наружу. Существует анекдот про то, как кладбищенский сторож услышал мольбы из такой могилы, но, сверившись с датой захоронения, убедился, что мертвец провел в гробу уже месяц, и от греха засыпал трубу землей.

Весь этот декаданс у Кроненберга дополняется немного архаично-театральной манерой игры актеров, почти как в мелодрамах 1930–1940-х. Красиво стареющий Венсан Кассель изливает чувства Дайан Крюгер (что недавно играла в псевдонуаре «Марлоу»), которая предстает сразу в трех ролях: покойной жены, ее живой сестры-близняшки и виртуальной нейросетевой ассистентки Карша (спойлер: совсем не такой милой, как в фильме «Она»). Потеряв возлюбленную в жизни, герой постоянно приумножает ее в фантазии, что возможно благодаря технологическому свидетельству ее постоянного бытия в смерти.

К сожалению, хотя Крюгер справляется с ролью, мотив раздвоения — а тут растроения и даже расчетверения персонажа — спустя столько вариантов не осовременит даже технологический пафос. Да и сны-воспоминания Карша, в которых жена еженощно уходит к врачу, а потом возвращается всякий раз с ампутированным органом или конечностью, хоть и жутки, но напоминают какой-то еще один похабный анекдот.

Несмотря на мертвых красавиц, трупов-обличителей, неведомых шпионов и игры с подсознанием, на сей раз Кроненбергу не удается рассказать совсем уж непредсказуемую историю. Наблюдая за телом супруги, вдовец замечает странные наросты на костях, в которых сестра покойной подозревает искусственное происхождение — приборы для слежки. Через день на кладбище Карша происходит акт вандализма: неизвестные взламывают сеть саванов — также ради шпионажа (слежка через приложения за перемещениями членов семьи и так далее).

Как водится, к шпионажу причастны русские и китайцы. Фильм развивается в русле первоначально высказанных теорий заговора, хоть и не без небольшого твиста в духе готического хоррора в конце. Кто может следить за тобой из могилы? Да, нечеловеческий взгляд другого государства.

Но русские в фильме — не только хакеры, а и сам главный герой по происхождению. Или, как вычурно презентует себя Карш, «православный из восточной Белоруссии». Кстати, в реальности это фамилия известных канадских фотографов армянского происхождения. Определяет себя через историческое вероисповедание герой потому, что это важно для кладбища. Его иудейской жене рядом с мужем просто не лежится нормально. А вот на кладбище будапештском, христианском, у Карша в конце вдруг, как он думает, появляется шанс.

Фильм про кладбище не может обойти религию — авраамические религии прямо завязаны на захоронениях в земле. Хотя из политкорректности в «Саване», конечно, ни словом не упомянуты мусульманские могилы. Зато есть культы и без погребения — в основном его замещает кремация. Один из персонажей — оппонент Карша, экологический активист — проповедует как раз такую религию будущего. Но главный герой — и автор — питают неискоренимую привязанность к почве, к земле, к родным могилам.

Предыдущий фильм Кроненберга «Преступления будущего» явно воспринимался как подведение итогов: подчеркнутая автореферентность, усталая констатация гниения киберпанка. Его «будущее» на экране тоже было подчеркнуто усталым. И вот в как бы замогильном «Саване» мы видим вдруг чистенькое канадское почти настоящее, уютно-технологически-оптимистичное, где и мертвецы не пугают. Режиссер верно следует кредо искусства как анализа видимого, даже через разрушение сакрального. Возвращаясь к теме культурных отсылок, можно уверенно предположить, что замысел фильма вырос из слов Достоевского о картине Ганса Гольбейна «Тело мертвого Христа в гробу». Писатель якобы сказал, что от такой картины «может вера пропасть». Но сама постановка вопроса говорит, что вера может вновь и появиться. Поэтому да не упрекнем Кроненберга в кощунстве.