«Молчание» Бергмана: Краткий путеводитель по городу Тимока

Необычный юбилей: 60 лет исполняется «Молчанию», весьма тихому фильму Ингмара Бергмана, завершающей части своеобразной трилогии режиссера о вере (наряду с фильмами «Сквозь тусклое стекло» и «Причастие»). Разбираем географию и антропологию «Молчания», постигая его сдержанный оптимизм.

Две сестры, Анна (Гуннель Линдблум) и Эстер (Ингрид Тулин), а также маленький Юхан, сын Анны, прибывают поездом в город Тимока, который не найти на карте. Вроде бы это не отдых — они хотят поскорее домой, возможно, возвращаясь откуда-то. Впрочем, довольно быстро мы понимаем, что Эстер может и не покинуть Тимоку, — она смертельно больна.

Город

В городе, как уверяют герои, стоит жуткая жара. Атмосфера отчужденности, знойного морока отчасти напоминает алжирские города экзистенциальных романов Камю. Впрочем, здесь перед нами, конечно, Европа. Из всей Тимоки мы видим только один перекресток, в основном сверху, из отельного окна. Зато живой и характерный: с одной стороны улицы — церковь, с другой — кабак. Гуляет здесь только Анна. Из кабака она проходит в варьете, где на сцене дают представление лилипуты, изображающие эдакую «человеческую многоножку». Тут же на заднем ряду парочка, не стесняясь, приступает к любовным утехам. Покинув мрак варьете, Анна кружит по перекрестку и возвращается к бару, где молча «цепляет» официанта. Позже, по ее словам, они займутся сексом в церкви — из этого можно заключить, что собор, в отличие от бара, пуст, хотя колокола его звонят исправно.

Это своего рода идеальное времяпрепровождение туриста, профессионального чужака в городе, где его никто не знает и он никому ничем не обязан. Маленькое приключение, впрочем, не ослабляет явной тревоги Анны. И в городе, каким мы его застаем, если приглядеться, разлита тревога. Что-то выкрикивают газетчики, слышны звуки низко пролетающих самолетов. Запряженные лошадьми телеги везут куда-то мебель, на улице и в баре постоянно встречаются солдаты, целые толпы людей, в основном мужчин, проходят через перекресток. Мобилизация? Эвакуация? Еще на окраинах Тимоки навстречу поезду героев идет танковый эшелон, в соседнем купе — офицеры.

Наконец, ближе к ночи, когда и церковь, и кабак закрываются, по улице, грохоча, проезжает танк, ненадолго задержавшись под гостиничными окнами, — им любуется Юхан. Этот танк, который, несомненно, символизирует то холодную, то горячую «войну» между двумя сестрами, критики порой называют труднообъяснимым, сюрреальным, а то и фаллическим символом. Но сегодня мы вновь вспоминаем, что едва ли что-то может быть более реальным и объяснимым, чем танк на городских улицах.

Отель

Однако едва ли можно говорить, что Тимока полностью объята паникой. Во всяком случае, вполне спокоен и по-своему уютен отель — эрзац дома, который и в прошлом веке для многих жертв исторических и природных катаклизмов вынужден был стать постоянным жилищем. Коридоры гостиницы — территория Юхана, где он проводит большую часть суток в Тимоке. Здесь он, например, «знакомится» со старичком-смотрителем, единственным, кто пытается по мере сил облегчить страдания его тетки, и смотритель дарит мальчику реликвию — фотографии, видимо, своей покойной жены.

Кроме того, рассекая по холлам с игрушечным пистолетом, Юхан пытается напугать монтера (и сам пугается), а еще встречает труппу тех самых лилипутов. Они развлекают мальчика импровизированным маскарадным представлением, причем в ходе веселья его зачем-то переодевают в девочку. Наконец, герой вынужден наблюдать, как его мать уходит в пустующий номер всё с тем же официантом. Неприкаянность оставленного в отеле мальчика, странные карнавальные персонажи, встречаемые им, близость перверсии — всё это напоминает скитания Дэнни из «Сияния» Стэнли Кубрика по коридорам гостиницы с привидениями. Едва ли, конечно, безымянный отель Тимоки столь же страшен, как отель «Оверлук», но в призраков тут можно поверить — призраков Европы.

Один раз Юхан всё же пугается, завороженный гигантской репродукцией полотна Рубенса «Несс и Деянира» (странный выбор картины для мирной гостиницы). Художник изобразил здесь попытку похищения Деяниры, супруги Геракла, кентавром. Несс уже смертельно ранен стрелой Геракла, но его кровь позднее станет причиной смерти героя. Интересно, что оригинал картины Рубенса еще с XVIII века хранится в России и сейчас находится в Эрмитаже. Тут уж недалеко до параллелей «путешествия» в гостинице с вояжем «Русского ковчега» Александра Сокурова! Вспоминаем мы Россию — также благодаря Юхану — еще и потому, что мальчик в путешествии почему-то читает, пожалуй, слишком взрослого для него «Героя нашего времени». Символизм этой книги в фильме остается для нас загадкой.

Язык

Блуждания туриста может осложнить незнание языка страны, в которой он оказался. Первая реплика в «Молчании» принадлежит Юхану, который озадачен непонятной надписью в поезде и пытается узнать у родственниц ее перевод. Однако ни Анна, ни даже Эстер — профессиональная переводчица — с языком, на котором говорят в Тимоке, не знакомы. Невозможность банального объяснения с местными на протяжении фильма только подчеркивает общий для героев разрыв коммуникации, непонимание и отчуждение.

Мы, впрочем, можем попытаться немножко поразгадывать сконструированный Бергманом специально для фильма язык. Как сказано в энциклопедических текстах о фильме, «тимока» по-эстонски означает нечто вроде «палаческий», «принадлежащий палачу». На эстонском не совсем, кажется, так, но похожий корень есть. И действительно, по крайней мере для одной из героинь путешествие в Тимоку становится своего рода приглашением на казнь. Также два слова, перевод которых нам объясняется через старичка-смотрителя, — лицо («найгель») и рука («каси») — похоже звучат на эстонском. Читая газетные заголовки и вывески на улицах, можно вычленить слова, похожие на эстонские и финские.

Для Бергмана Финляндия и Эстония — мистическая окраина родной Скандинавии, где говорят на нечеловеческих наречиях, поэтому он, конечно, первым делом обратился к этим языкам. Кстати, в некоторых замеченных в кадре словах мы можем узнать и славянские корни. Однако сама жаркая и суетная Тимока нисколько не напоминает Балтию. Общие очертания языка, как можно судить по городским надписям в фильме, из всего, на чём говорят в Европе, напоминают разве что венгерский. Этот язык — дальний родственник эстонского и финского — исторически остается камнем преткновения для носителей языков германских, романских и славянских. Одновременно Венгрия находится в центре Европы, но она с ее карпатскими легендами для Европы место таинственное, теневое, порой страшное. Отсюда популярная в массовой литературе XIX века сказочная страна Руритания, что где-то вблизи Австро-Венгрии. Наконец, в год выхода фильма ближайшее напоминание о танках в Европе — это как раз Венгерское восстание.

Конечно же, надо помнить, что мы все-таки не в реальной Венгрии, а в сказочной Тимоке. Явно абсурдный язык этого пространства полностью определить ни героям, ни нам невозможно, и пестрящие в фильме надписи (бар «Акиет», газета «Аракавсаний») воспринимаются скорее роковым библейским «мене, текел, фарес» или «узором надписи надгробной на непонятном языке». Кстати, единственное, что можно понять из прихваченной Анной в баре газеты, — в Тимоке дают концерт музыки Иоганна Себастьяна Баха. В одном из отельных эпизодов именно звучащий из приемника Бах на миг объединяет и двух сестер, и смотрителя (сам термин «музыка» на его загадочном языке звучит почти так же). Музыка — язык, который может объединить всех без слов, — к этой очевидной мысли вернется позднее ученик Бергмана Тарковский.

Но только одного этого мало. Анна установит контакт с жителем Тимоки — контакт безмолвный, чувственный, сексуальный, который при всей яркости не принесет ей облегчения. А вот интеллектуалка Эстер на пороге смерти сможет-таки узнать значение пары слов у гостиничного старика — и передать это тайное знание Юхану, своему племяннику. Интересно, что общение Эстер со смотрителем связано с зеркалами в кадре, настенными или карманными: говоря на другом языке, героиня оказывается в мире Другого, в мире зазеркалья, отождествляемого со смертью. Понять чужую мысль здесь означает умирать («Не искушай чужих наречий, но попытайся их забыть!» — предупреждал Мандельштам). Эстер очень боялась умирать не в своем доме, стать экспатом, но, оказывается, именно это было написано на роду ей, посвятившей жизнь чтению книг на чужих наречиях.

Открытие Эстер, при всей его трагичности, связано с несомненным катарсисом фильма — воскрешающим землю дождем, мальчиком, открывающим по бумажке значение ранее заколдованных, незнакомых слов. Принято будто говорить, что «Молчание» — пессимистичный финал трилогии о вере, констатация несуществования безмолвного Бога. Можно, однако, судить и так, что мы просто не понимаем языка, на котором Бог говорит с нами, порой у последнего предела. Крохами этих знаний путешественники должны делиться друг с другом. И надо, конечно, помнить, что сакральное путешествие необязательно означает поездку в Тимоку, — оно может начаться, стоит только ступить за порог.