Любовь и ржавчина: Почему невозможно не любить Билла Мюррея

Вот уже пятое десятилетие Билл Мюррей покоряет зрителей всех возрастов. У одних его герои вызывают ностальгию по 1990-м, у других — по непрожитому, у третьих — по прожитому. Ну а для тех, кому еще рано ностальгировать, герои Мюррея становятся символом благословенного пофигизма. Живут как хотят. Поступают — так же. Успешные, но не лучащиеся от радости, а очень даже смурные, они вызывают не столько зависть или фантазии о лучшей жизни, сколько понимание. Ну деньги, ну яхты, ну костюмы. Его герои с неотменимой печатью безнадеги каждый раз напоминают, что все мы здесь собрались как будто бы за чем-то иным. За близостью, любовью или чем-то еще, по-настоящему стоящим.

Из 1970-х в 1990-е

Едва ли словосочетание National Lampoon вызовет хоть какие-то ассоциации на постсоветском пространстве, и даже тот факт, что это был самый остросатиричный и разнузданный журнал штатовских 1970-х, не особенно поможет. А ведь именно там начинал свою карьеру Билл Мюррей и многие другие комедийные звезды американского кино 1980-х, например Чеви Чейз. National Lampoon стал местом, куда приходили смешные и никому не известные парни, писали свои статьи, делали радиоскетчи и покидали журнал ради телика, чтобы стать полноценными звездами. Не просто телика, а Saturday Night Live (уже более известное словосочетание, пусть и не в советские 1970-е). Прошел этот путь и Мюррей.

Ни первый фильм Мюррея «Фрикадельки» (1979) — тинейджерская комедия, где он сыграл вожатого в лагере; ни очень схожий по настроению «Гольф-клуб» (1980), где Мюррей играет бывшего военного с ПТСР, который воюет с вредителями на полях для гольфа; ни уже непосредственно армейские «Добровольцы поневоле» (1981) особо не известны. Оно и понятно: фильмы, как и журнал, укоренены в американских традициях, которые то ли превозносят, то ли осмеивают (а скорее и то, и другое). И если на рубеже 1970-х и 1980-х эти фильмы были попросту недоступны советскому зрителю, то сегодня смотреть их просто не очень интересно и не очень смешно. И всё же уже в 1984 году выходит картина, которая не только станет настоящим кассовым прорывом, но и наконец-то принесет Мюррею воистину международную славу. Правда, и здесь придется немного подождать. С легендарными «Охотниками за привидениями» и Биллом Мюрреем, этим саркастичным дядькой, полным разочарования и шарма, советский зритель познакомится, когда станет уже постсоветским — в 1990-х.

Любовь и ржавчина

Полюбить Мюррея будет легко. Даже очень. Он не походит на идеальных героев голливудского кино. Красавчиков с чуткими сердцами и/или железными мускулами, приятных, смешных и настолько жанрово чистеньких, что к ним не придраться. Они, безусловно, развлекают, но зацепиться за них сложно. То ли дело этот усталый взгляд, оспины на щеке и легкая доля пофигизма. С такими-то характеристиками Мюррей вместо того, чтобы гоняться по улицам Манхэттена за какими-то местными чудиками, вполне мог бы сидеть где-то между героями Леонова и Яковлева в ржавом пепелаце. Но нет, вот он с навороченным — и не ржавым — чемоданчиком наперевес ловит Гозера, управляет медиаимперией (в фильме «Новая рождественская сказка», 1988) или учится делать идеальную ледяную скульптуру (в «Дне сурка», 1993). Другое дело, что его собственная ржавчина всегда при нём. И за нее так легко зацепиться!

Это ржавчина неизбывной самоиронии, неприкрытой тщеты. Ржавчина, которая, стоит ей насквозь проесть сердце, даст окончательно утечь и надежде, и любви. Но почти всегда на помощь приходит юмор, ведь с него всё и начиналось. Юмор служил подушкой безопасности, оберегал зрителей от драмы, от травмы, от пропасти. Но вот прошло еще немного времени — и оказалось, что никого оберегать и не нужно было. Как-то проскочив этап с драматическими ролями — Мюррей написал было адаптацию одноименного романа Моэма «Острие бритвы» и даже сыграл в фильме главную роль, но картина провалилась, — жанр комедии внезапно сменился авторским стилем, и вот уже Мюррей продолжил играть своих слегка проржавевших героев сначала в «Академии Рашмор» (1998) у Уэса Андерсона, потом в его же «Семейке Тененбаум» (2001), в меланхоличных «Трудностях перевода» (2003) Софии Копполы и, наконец, в эстетском и смешном фильме «Кофе и сигареты» Джима Джармуша, с этим его известным: «Да-да, я Билл Мюррей, только никому не говорите». Так наступила вторая волна любви к Мюррею.

Отцы и дети

Вместе с новым экранным десятилетием повзрослели и его герои. Нет, возраст никак не влиял на их поведение, просто теперь Мюррей всё чаще играл отцов. Это мог быть отец в поисках сына, как у Джармуша в «Сломанных цветах» (2005), или сын, который ищет отца, как в почти зеркальной «Водной жизни» (2004) Андерсона. Это могли быть пограничные отношения с разницей в возрасте, как у Копполы в «Трудностях перевода», или, наконец, отношения дочери и отца в ее же «Последней капле» (2020). А могла быть просто встреча Мюррея с молодыми людьми, которые выросли на его фильмах, как в «Zомбилэнде» (2009).

Мюррей-отец оказался еще более пронзительным, чем просто разочарованный и бездетный пофигист. Он не умел заботиться, не претендовал на роль морального ориентира и не прикладывал никаких особенных усилий для того, чтобы наладить контакт. Проще говоря, оставался всё таким же, каким его можно было отыскать в большинстве прежних фильмов. И все-таки иногда эта забота, может быть, даже любовь прорывалась наружу. Детская тяга к родителю оказывалась настолько безапелляционной, что герои Мюррея не могли перед ней устоять (даже если она была всего лишь чьей-то фантазией).

Удивительное дело, но за все эти годы сердце его вовсе не проржавело. Разве что нрав. И там, где за неимением комедии должен был воцариться хаос депрессии, внезапно приключилось нечто очень жизнеутверждающее. Конечно, депрессии было не миновать, зато обошлось без хаоса. На место комедии заступил порядок, уклад, почти ритуал, такой же надежный и непременный, как розовые букеты, которые герой Мюррея развозил прежним возлюбленным в «Сломанных цветах». Именно эту свою роль Мюррей описывает как идеальную. А зрители утешаются тем, что, какой бы бессмысленной ни казалась жизнь, главное, следовать плану или позволить составить этот план за тебя соседу (как это происходит в «Цветах»), продюсерам («Трудности перевода»), инерции («Водная жизнь») или служебным обязанностям (в «Гайд-Парке на Гудзоне», где Мюррей играет президента Рузвельта).

«Гамлет в мире ситкома»

«Гамлет в мире ситкома» — это гениальное определение дает Мюррею известный кинокритик Роджер Эберт. Гамлет он не только по глубине риторических вопросов, но и по тому, что в какой-то момент оказывается самодостаточной величиной. Мюррей кочует из фильма в фильм на правах отдельной стилистической фигуры. И если представить, что может быть общего у Джармуша, Андерсона и Копполы, то это, безусловно будет он. Да, у всех троих будут разниться длина планов, движение камеры и монтаж, но взгляд Мюррея и пауза, прежде чем дать ответ собеседнику, везде будут одинаковы — наполнены этими риторическими вопросами. В ком он разочарован больше: в других или себе? Стоит ли ответ усилий? Стоит ли их любовь? И когда эти усилия уже приложены, полагается за них какая-то награда? Ради чего всё это?

Однажды в одной из самых депрессивных (и не менее смешных) своих ролей в мини-сериале «Что знает Оливия?» Мюррей даже слышит на них ответ. Произносит его заглавная героиня в исполнении Фрэнсис Макдорманд. В самом финале она говорит (и это спойлер!): «Жизнь не перестает удивлять. Пока не хочется с ней прощаться». И хотя герои Мюррея ни за что не признаются в этом, но кажется, они с ней солидарны. В этом их бессловесном взгляде кроется еще и надежда, что кто-то или что-то их удивит. И порой даже получается. Только вот даже удивление требует усилий, герои Мюррея устают и возвращаются к своему стандартному состоянию разочарованности и иронии, за которой на деле и прячется невысказанная надежда. И это еще одна из черт героев Мюррея, за которую их так легко полюбить. Надежда вновь найти в себе силы удивляться.