«Это способ убедить себя, что я в безопасной ситуации»: Клинический психолог Дарья Яушева смотрит «Лихих» и объясняет любовь зрителей к криминальным сериалам

В Okko выходит вторая глава основанного на реальных событиях сериала «Лихие» Юрия Быкова про отца и сына, которые в 1990-е начали убивать людей по заказу лидера ОПГ. Поговорили с клиническим психологом, когнитивно-поведенческим терапевтом медицинской компании «СберЗдоровье» Дарьей Михайловной Яушевой о непреходящем интересе россиян к неспокойным 1990-м, насилию на экране и криминальным сериалам.

Ная: В последнее время выходит всё больше и больше сериалов вроде «Лихих» — о том, как в 90-е было страшно жить, — и при этом многим это интересно смотреть. Если тогда действительно было страшно жить, почему нас продолжает тянуть к этой теме и мы продолжаем в ней что-то искать?

Дарья: Потому что здесь, как и раньше, — а сейчас время по-прежнему тревожное, — у многих сохраняется потребность проживать сильные эмоции без реального риска. Это способ убедить себя, что я в безопасной ситуации: я сталкиваюсь с чем-то пугающим, сложным, но делаю это в контролируемых условиях. Здесь включается нейробиология: сначала выброс адреналина, затем наступает фаза успокоения — своего рода эмоциональные «американские горки». И при этом я всё это пережил(а) и остаюсь в безопасности. Всё в порядке: это прошло, бояться нечего. По сути, это возможность встретиться со страхом в безопасной форме и проверить, что я его выдерживаю.

Ная: То есть это работает как безопасная зона, где можно проживать подобные темы?

Дарья: По сути — да.

Ная: А зачем мы вообще создаем для себя эту безопасную зону? Какой толк в том, чтобы заново переживать подобные явления?

Дарья: Это интересный вопрос. Отчасти похоже на самотерапию, способ интегрировать опыт. У каждого за плечами сложный опыт: у кого-то он становится травмой, у кого-то остается набором пережитых ситуаций. «Терапия» здесь в том, что мы встречаемся со сложными чувствами и держим их под контролем. Ощущение контроля — ключ. Правда, не всегда и не для всех это имеет терапевтический эффект, может стать и ретравматизацией, к сожалению.

Человек, который смотрит фильм, «присоединяется» к герою на экране и испытывает схожие эмоции. Эмпатия играет большую роль — способность соединяться с этим опытом и даже «сливаться» с ним. При этом мы получаем хеппи-энд, который в таких фильмах часто есть: получилось победить «гангстера». С другой стороны, мы проживаем сильные чувства в безопасной обстановке — и это дает ощущение безопасности и контроля над жизнью.

Ная: Насколько правдивы представления о том, что чем больше насилия мы видим на экране, тем сильнее нам хочется повторить его в жизни? Насколько это применимо к кино?

Дарья: Я как раз читала исследования — они этого не подтверждают. Для большинства это скорее возможность «сбросить» и канализировать теневую часть, которую мы в обычной жизни не можем выражать из-за норм, воспитания и так далее. Но есть нюанс: при определенных условиях — например, у подростков, людей с психическими особенностями или в агрессивной социальной среде — может быть обратный эффект. То есть сам по себе фильм не делает человека агрессивным, но если почва уже подготовлена, он может сработать как триггер.

И да, еще важно учитывать риск зависимости: если человек сутками погружается в контент или игру и перестает различать вымысел и реальность.

Ная: В чем разница между нашим восприятием художественного фильма и документального кино — или, скажем, тех же социальных сетей? Почему к кино мы относимся иначе, чем к документалистике и новостным повесткам?

Дарья: В художественном фильме всегда есть нарратив и рамка — мы так его и воспринимаем. Срабатывает когнитивная часть: «Это художественное произведение». А вот документалистика или соцсети — это уже реальные люди, похожие на нас. Здесь рамки нет, и поэтому мы воспринимаем это иначе, гораздо ближе к жизни.

Ная: Если говорить про культурный контекст, есть ли в России какой-то особенный социальный конструкт, который повышает интерес к боевикам, экшену, дракам, бандитизму и всему прочему?

Дарья: Да. Во-первых, нужен «честный герой», который «рубит правду», — отсюда, например, феномен Данилы Багрова. Он и «свой парень», и одновременно «сильный защитник». Во-вторых, востребована фигура, готовая выражать агрессию. У нас вообще проблема с подавленной злостью. А злость, если ее постоянно подавлять, может рвануть. И герой, который может выразить эту злость, становится точкой соединения: с ним можно идентифицироваться и почувствовать, что себя реально можно защищать. Плюс важно чувство общности, командности, доверия. В обществе его часто не хватает, а на экране оно появляется.

Российская исследовательница, специалистка по системной семейной терапии Анна Варга, например, писала, что один из главных мифов у нас — миф «выживальщика»: жизнь как борьба, преодоление, выживание. Это тоже притягательно. Это вроде нашей версии «американской мечты» — можно вырваться «снизу» и дорасти до влияния. А еще — ностальгия: поколение 30–40-летних вспоминает свою молодость. И, конечно, желание пересмотреть прошлое, переоценить его с дистанции.

Ная: Если говорить о влиянии: что именно мы ищем в подобных криминальных картинах? Это желание увидеть, какой может быть власть? Или, напротив, попытка найти справедливость? Или, возможно, это мистификация силы, стремление удовлетворить какие-то «темные» желания?

Дарья: Всё сразу. Справедливость очень важна — в реальности ее часто не хватает. Одна из иллюзий, с которыми мы живем, — это «справедливый мир»: будто вложился — получил, оказался под угрозой — тебя защитили. Кино эту иллюзию поддерживает: герой справился, значит, и я смогу. Да, иногда силой.

Еще один мотив — понять зло. Нам любопытно, как оно устроено, чтобы хотя бы в теории взять под контроль.

А герой, который «восстанавливает справедливость» даже плохими средствами, воспринимается как тот, кто «делает это во благо». Часто его поступки объясняются обстоятельствами: «А как иначе?»

Ная: А когда мы идентифицируем себя с главным героем, чем это обусловлено? Ведь очень часто такие герои, мягко говоря, отрицательные.

Дарья: Тут есть когнитивный диссонанс: мы понимаем, что герой «плохой», но восхищаемся его силой. Мозгу диссонанс неприятен, поэтому он ищет оправдания — в том числе через эмпатию.

К тому же таких героев обычно делают сложными, с нюансами. Всегда можно «зацепиться» за какую-то черту или мотивацию. У того же Багрова много цитат разошлось — люди любят присоединяться к ним: «А тут он прав».

Еще момент: антигерой часто выражает то, что зритель себе запретил, — злость, силу, желание «брать свое». В этом и есть притягательность. Ну и конформизм, конечно: если вокруг героя уже сложилось определенное отношение, люди склонны к нему присоединяться.

Ная: Можем ли мы говорить о границах дозволенного: когда лучше сбавить обороты и перестать смотреть такие картины? Или, наоборот, когда в этом нет ничего плохого и даже полезно посмотреть две части «Брата» залпом, чтобы «выпустить» из себя что-то?

Дарья: Нужно отслеживать свой психологический фон с самого начала. Если фильм усиливает тревогу, это сигнал: лучше не продолжать. Если есть диагностированные расстройства и нервная система перегружена, лишние удары в виде тяжелого фильма ни к чему.

Важно смотреть и на функцию: если фильм для развлечения или исследования себя — это одно. Если это постоянное самоистязание — это уже сигнал.

И если человек знает о себе, что у него высокая чувствительность, что такие фильмы он долго «носит» в себе, они влияют на сон и общее состояние, — лучше пропускать. Хотя парадокс в том, что именно чувствительных людей к такому чаще всего и тянет.

Ная: А с чем это может быть связано? Казалось бы, и так достаточно острых ощущений.

Дарья: Иногда за этим стоит желание прикоснуться к травме и переработать ее — пусть и не всегда успешно. А иногда это связано с латентной травматизацией или скрытым расстройством.

Ная: Можем ли мы охарактеризовать тренд на такие сериалы? Стоит ли оценивать его как «хороший» или «плохой» или этот феномен вообще не укладывается в подобные определения?

Дарья: Я бы не стала вешать ярлыки. Я за то, чтобы у людей была возможность выбирать и проживать разный опыт. У меня самой был опыт с фильмом «Дом, который построил Джек»: я его досмотрела в кинотеатре до конца и получила чудовищно тяжелое впечатление. Просто поняла, что на что-то похожее больше не пойду. Но в целом психика у нас устойчивее, чем мы думаем. Разный опыт полезно проживать, а потом решать, как к нему относиться.

И поскольку мы уже проговорили, что прямой связи с ростом насилия нет, для кого-то подобные истории могут быть значимыми. А для большинства это просто эпизод: «Схожу, посмотрю — и вернусь к своей жизни». Плюс такие сериалы запускают общественную дискуссию о справедливости, насилии, доверии — а этого нам в жизни часто не хватает.