Виктор Сухоруков:
Милый Джокер

Его первый почти сенсационный большой выход состоялся в гротескной комедии Юрия Мамина «Бакенбарды». В начальных кадрах актер истерически декламирует «Пророка» Пушкина у Казанского собора — явление настолько демоническое, что, кажется, с экрана пахнуло серой. Дальше таинственный незнакомец по сюжету собирал банду косплейщиков Пушкина и наводил шороху среди других молодежных группировок. «Бакенбарды» были своеобразной отечественной версией «Заводного апельсина» , если подумать. И карикатурой, хорошо показывающей бессмысленность социальной демагогии в постсоветской России на 30 лет вперед.

В «Комедии строгого режима» Сухоруков предстал «опущенным» зэком, исполняющим роль Ленина в театральном кружке колонии — еще одна зловещая политическая карикатура. Плановую постановку организуют надзиратели, но разгоряченные революционным духом заключенные-актеры под предводительством нового вождя (который только что был никем) устраивают карнавальный бунт. Главное, что Сухоруков ухитрился сыграть не только «крепостного» артиста в гриме, но и самого Ильича, как мы его представляем: алхимический сплав из фильмов, анекдотов и мрачных фактов, раздутое ничтожество и одержимый бесами еретик.

Между этими ролями на заре своей славы Сухоруков впервые появился у Алексея Балабанова в вольной экранизации Беккета «Счастливые дни». Здесь он не то чтобы безумец или авантюрист, а чужак. Вечный странник без имени, у которого много имен. Неприкаянный и отвергаемый самой жизнью. Отверженный чудак, негодяй-демагог и агент дьявола на земле — вот основные ипостаси Сухорукова на экране. Однако при некоторой игре с фокусом и масштабом, при смешивании в разных пропорциях этот набор образов делает Сухорукова практически универсальным артистом.

Трудно представить, как в середине 2000-х годов, на пике своей карьеры, он в двухлетний промежуток успел предстать «оборотнем в погонах» («Жмурки»), мудрым, но не святым настоятелем монастыря («Остров», в тандеме с другим «одержимым» Петром Мамоновым) и контуженным руководителем фронтовых артистов («Агитбригада „Бей врага!"»). Это при том, что, несмотря на накладные парики и бороды, Сухоруков, очевидно, всегда остается Сухоруковым — о неподдельном экранном перерождении нет и речи.

Ближе всего к воплощению абсолютного зла актер подошел, вероятно, в шедевре Балабанова «Про уродов и людей». Маниакальный садист с незабываемой акульей улыбкой шествует по черно-белому миру имперского Петербурга, развращая благопристойных обывателей, превращая их в порноактеров и звезд фрик-шоу. В более раннем «Замке» Балабанова, вольной экранизации Кафки, был тот же дух декаданса Серебряного века, как рифмы торжествующего в постсоветскую эпоху распада.

Эта же тема контаминирует с «Бедным, бедным Павлом» — кажется, любимой ролью Сухорукова. Он сыграл проклятого российского императора в экранизации пьесы «проклятого поэта» серебряного века Дмитрия Мережковского, и — сатанинское двойничество — буквально в том же году предстал в «Золотом веке» Ильи Хотиненко антиподом Павла I, заговорщиком графом Паленом. Парадоксально, что для актера, по его словам, роль у Мельникова была возможностью «сыграть человека». Действительно, в сравнении с оригиналом Павел Сухорукова более смел и благороден, но, несомненно, по-прежнему безумен.

Возможно, это безумие заигравшегося в рыцарей мальчика, оказавшегося императором, или безумие самого времени дворцовых переворотов через призму революционного безумия эпохи Мережковского, через призму начала XXI века. Возможно персонаж Сухорукова, как у Мережковского, антихрист, или гротескное политическое чудовище. Вроде ничтожного бюрократа Дроздова («Не хлебом единым»), ставшего монстром в контексте идеологии сталинского времени. В наше время отяжелевший Сухоруков так же охотно играет палача Малюту Скуратова (в «Годунове» и «Грозном»). А то и кровавого шута Гиммлера, где зловещесть во многом задается светом и псевдоисторической черно-белой фактурой фильма Кончаловского.

Совсем другой его бандюга из дилогии «Брат». Профессиональный киллер с говорящей кличкой Татарин льет кровь и униженно валяется в ногах преданного брата. В одиночку мстит «бандеровцам» за Севастополь и в одиночку же отыгрывает всесильную русскую мафию в Америке. Он теневой коррелят добродушного Данилы Багрова, влюбленный в деньги и потому сравнительно неопасный, даже забавный — раз не за ним сила. Татарин — мелкий бес, которого хочется щелкнуть по носу, хотя и с риском остаться без пальца. Разумеется, роль в хите Балабанова обеспечила Сухорукову амплуа народного антигероя-бандита, апофеозом которого стала роль амбала-идиота из первого «Антикиллера». И сколько бы сам актер ни говорил, как ни хотел вырваться из этого образа, есть некая правда в таком сходстве лица и маски.

Актерская правда здесь в юродстве — непременном атрибуте игры Сухорукова, который служит своего рода волшебным переключателем между греховностью и святостью. Отчужденность облика и образа Сухорукова позволяет ему оказаться то маньяком, как в «Ночном продавце», то раздавленным горем обывателем, как в «Богине» Литвиновой. От упивающегося своей властью «Петра Порфирьевича», следователя из «Weekend'а» Говорухина или нового воланда-экзекутора из «Орлеана» Прошкина до тихого мерянского поэта-алкоголика из «Овсянок» Федорченко. Наконец «узбека» русской национальности в «Звездах»: оказавшегося на социальном дне интеллигента, зарифмованного со столь же ненужным странником из «Счастливых дней». Только теперь уже в реалистичной (но и по-своему сказочной) современной Москве.

Все они, вечные чужаки Сухорукова, так же и родные. Во времена, когда слишком многим артистам оказалось просто нечего играть и когда другие актеры создавали из ничего в лучшем случае правдоподобные образы-маски, Сухоруков 30 лет был и остается актуален. Потому что этот юродивый типаж всегда с нами, и ему в любую эстетическую или историческую эпоху будет, во что воплощаться. Мы всегда узнаем этот лукавый прищур, этот чуть осипший голос. Он пришел по наши души.