Вспоминаем и молимся: Почему ностальгия по 90-м захватила отечественное кино

Самая очевидная причина увеличения количества фильмов о 90-х — молодые кинематографисты черпают вдохновение из собственной жизни и переносят на экраны сюжеты, героев и настроения, с которыми знакомы лично.

«Теснота» начиналась с на первый взгляд наивного и устаревшего приема — экспозиционного титра «Меня зовут Кантемир Балагов. Я кабардинец и в этом городе родился», который вписывал молодого режиссера в контекст его дебютного фильма. Балагову в 1998 году (время действия картины) было всего семь лет. Можно только гадать, сколько его личных воспоминаний использовано в фильме, но одно известно наверняка: снафф-видео с казнями российских солдат он, как и большинство его сверстников, смотрел по новостям и на VHS-кассетах. На экране этот несомненно травмирующий опыт символизировал, что где-то рядом с героями идут военные действия, что еще больше усиливало давящее чувство тесноты, выраженное на разных уровнях.

Чаще всего в последние годы встречаются истории взросления, действие которых происходит в девяностые. В этом жанре выступила, например, прошлогодняя дебютантка Анастасия Пальчикова. Она не скрывает, что «Маша» — криминальная драма о девочке-подростке, которая мечтает петь джаз, но пока что живет в окружении четких пацанов и братков, — насквозь автобиографична: «Это мое детство. Я так и выросла. И люди, про которых я снимала, живы до сих пор». Еще одна история взросления в 90-х — сериал «Мир! Дружба! Жвачка!», который был написан сценаристами по следам их детских впечатлений от Великого Новгорода той поры. Режиссер сериала Илья Аксенов в свою очередь перенес действие в родную Тулу — территорию своих личных воспоминаний.

Язык не повернется сказать, что создатели «Тесноты», «Маши» и «Мира! Дружбы! Жвачки!» переосмысляют девяностые — напротив, репрезентация эпохи соответствует всем расхожим стереотипам о ней: повышенный уровень криминала, бедность, тотальное непонимание того, что ждет людей дальше. Молодые режиссеры не спорят с этим, но будто пытаются очеловечить эпоху и показать, как их герои в первую очередь пытаются справиться с личными проблемами.

Предыдущая причина плавно перетекает в другую, более глобальную — молодые кинематографисты готовы противопоставить свое видение эпохи образу, сформированному государственной идеологией. В официальном дискурсе 90-е остаются турбулентной эпохой президентства Ельцина, которую часто противопоставляют спокойным нулевым, на которые пришлись два первых срока Путина. Впрочем, еще чаще первое постсоветское десятилетие используют как политическую страшилку, которая успешно пугает и сегодня. Один из итогов этой политики — общественная память заменила индивидуальную: воспоминания о 90-х звучат чересчур упрощенно и усредненно, как набор стереотипов и маркеров эпохи.

Опыт молодых кинематографистов, напротив, фрагментарен, сбивчив и не вписан в общий нарратив. Они скептически относятся к официальной версии о «смутных временах», поэтому, возвращаясь к собственным воспоминаниям об эпохе, искренне пытаются понять, а как было на самом деле. Не помогает и обращение к кинематографу 90-х и начала нулевых, который в большинстве своем лишь подтверждает сложившийся образ криминального раздолья. Редкое исключение — культовый «Брат» Балабанова, который, да, тоже продемонстрировал эпоху криминала и хаоса, зато представил героя нового времени — лишнего, невписывающегося человека с моральным кодексом, который готов помочь нуждающемуся.

Сейчас кажется, что молодые кинематографисты, которые стремятся взглянуть на 90-е по-новому, в первую очередь пытаются как раз персонифицировать эпоху, создав нетипичного для нее героя — будь то обычный батя, взрослеющие подростки или бунтарка. Через них они пытаются репрезентовать какой-то особенный, уникальный опыт, о котором люди не задумываются в контексте 90-х: мечта петь джаз или желание вырваться из удушающего города. Исключение из правил — победивший на Кинотавре два года назад «Бык» Бориса Акопова: в главном герое картины нетрудно узнать преемника Данилы Багрова, зато из-за наличия на втором плане мечтающей сбежать из города/страны Тани фильм легко соотносится с «Теснотой» и «Машей».

В контексте попыток создать свой портрет 90-х особенно интересны работы двух дебютанток, выросших в странах бывшего СССР, но в сознательном возрасте уехавших на Запад: это «Хрусталь» от белоруски Дарьи Жук и сатира «Нашла коса на камень» от русско-немецкой постановщицы Ани Крайс. Обе смотрят на 90-е с дистанции — как с временной, так и с географической, поэтому в их фильмах есть нечто пренебрежительное по отношению к эпохе: они не препарируют ее, а будто ставят диагноз бесконечно тоскливому и безнадежному хронотопу, из которого надо сбежать любой ценой. Разница лишь в том, что первая использует инструментарий кинофестиваля Sundance с изобилием ярких цветов и клипового монтажа, вторая — вторит шок-контенту Балабанова и снимает своеобразный «Груз 200» в попытке так же смело закрыть разговор о девяностых, как Балабанов в свое время закрыл разговор о перестройке.

Наконец, нельзя не упомянуть и более прагматичную причину — снимать о современности намного труднее, чем попытаться осмыслить прошлое. Проблема лишь с выбором нужной эпохи: говорить о 2010-х еще рано, про нулевые пока что не готовы (хотя для ностальгии это идеальное время), а 80-е кажутся такими далекими и чужими. Остаются 90-е, которые до сих пор манят кинематографистов. Впрочем, это не слабина отечественных авторов, а часть глобальной тенденции.

Во второй половине 2010-х актеры и актрисы тоже дебютировали в режиссуре историческими картинами: из-за близкой темы дисфункциональной семьи Пол Дано адаптировал роман «Дикая жизнь» Ричарда Форда о том, как подросток переживает развод родителей в 1960-х. Джона Хилл поставил «Середину 90-х» по собственному сценарию, пронизанному ностальгией по тем временам, а Грета Гервиг представила автобиографическую «Леди Берд», которая осмыслила не только ее желание вырваться из семьи, но и повседневную жизнь в США после 11 сентября.