Мы просто играли: Школьная травля на экране

Буллинг и скулшутинг — новые слова в нашем языке. Однако феномен школьного насилия и коллективной травли далеко не нов. Вспоминаем, как тяжелая тема преломлялась в кинематографе.

Школьная травля, предмет болезненный и, увы, знакомый многим, последние десятилетия довольно пристально анализируется в искусстве, в частности в кино. Так было не всегда — до недавнего времени феномен буллинга был своего рода слепым пятном в массовой культуре. Точно так же детско-юношеские проблемы и отношения, герои соответствующего возраста вообще были вне фокуса искусства и общественных размышлений. Ситуация изменилась в XIX веке, но тогдашние персонажи в том числе детской литературы, как правило, были лидерами и заводилами, либо романтическими одиночками, не изгоями в полном смысле. Разве что волей суровой судьбы: Оливеру Твисту может прийтись непросто в компании одногодок-беспризорников, но это не систематизированная травля в школьном коллективе.

Конечно, в классической литературе известны и исключения. Например, Александр Куприн в автобиографических «Кадетах» подробно описывает садистский буллинг, характерный для воспитания в закрытых учреждениях. Однако основная тема детского искусства на школьную тему до середины прошлого века — мальчишеское братство (реже — сестринство, как у Лидии Чарской). Есть здесь место и агрессии, но либо равных к равным — драки за лидерство, — либо всего коллектива в отношении учителей и вообще взрослых. В этом контексте появляются и изгои: это отрицательные персонажи, те, кто предал товарищей, перейдя на сторону ненавистной репрессивной школьной системы. Вспомним, кто жертва остракизма во всех версиях «Тома Сойера»: его брат Сид, наушник и подлиза.

Восстание детей против взрослых — сюжет раннего культового фильма о школе «Ноль за поведение» Жана Виго. Ему прямо наследует другой революционный французский фильм, «400 ударов», где Антуан Дуанель с друзьями довольно жестоко наказывают школьного ябеду, противного очкарика. Интересно, что сам Антуан — своего рода аутсайдер, и он вскоре выпадает из своего школьного коллектива, сначала связавшись с дурной компанией, а затем оказавшись в мрачном милитаризованном учебном заведении для малолетних преступников, но и в этом случае герой является жертвой старших, но не равных, он сам актор и, если надо, тот, кто совершает насилие, а не тот, кто терпит сотни ударов судьбы безропотно.

Образ жертвы, противостоящей школьному коллективу, начинает прорисовываться всерьез в англо-американской массовой культуре послевоенных лет. В поворотном романе Сэлинджера «Над пропастью во ржи» упоминается и буллинг, и даже доведение до суицида. Впрочем, упоминается фоном — сам Холден Колфилд, как и Антуан Дуанель, не жертва. А вот в другой основополагающей книге тех лет — «Повелителе мух» Уильяма Голдинга, — детско-подростковая иерархия и механизмы травли проанализированы детально. Роман почти сразу был успешно и точно экранизирован Питером Бруком в 1963-м, а затем еще раз — Гарри Хуком в 1990-м.

Голдинг, много лет проработавший школьным учителем, населил детьми необитаемый остров, но большой мир в его сатаническом обличье на острове не только присутствует, но и подчиняет поведение «дикарей» своим законам. Писатель на примере детского коллектива доказывает, с одной стороны, что насилие, оформленное ритуалистически, свойственно человеческой самоорганизации вообще. Помимо конфликта двух лидеров (Саймона и Джека), есть пертурбации среди общей массы, ситуативно меняющей цели и поведение, а также ультра-аутсайдер, толстый очкарик Хрюша. Который умнее всех прочих, но за счет внешней и внутренней инаковости почти неизбежно противопоставлен стайке детей без присмотра, группирующихся ради выживания.

Не всегда замечается, что иерархия и конфликт в «Повелителе мух» имеет в том числе социальные корни — а искусство с 1950-х вообще социализируется. Неформальные лидеры Саймон и Джек, к примеру, происходят из среднего и высшего классов британского общества, а Хрюша, так сказать, из «пролов». В Британии, одной из самых кастовых стран Европы, этот аспект во многом был ключевым, и британское кино продолжало развивать тему школьной иерархии как частицы иерархии общественной.

В знаменательном 1968 году выходит «Если…» Линдсея Андерсона, первая кинопритча из трилогии режиссера об английском обществе. Из нее прямо очевидно, что систематизированное унижение и «дедовщина» в учебном заведении выгодны самой системе. Учителя, воспитатели и старшеклассники — в равной степени насильники для тех подростков, кто оказался ниже на ступеньках этой лестницы. Закрытая школа существует как система, воспроизводящая узаконенное насилие, — о чем чуть позже будет писать Мишель Фуко. Для двоих учеников подавленная агрессия и подавленная сексуальность оборачиваются высвобождением уже хаотического насилия: они попросту расстреливают однокашников и учителей из автоматов с школьной крыши.

Так в школу впервые пришел человек с ружьем. Пожалуй, неслучайно, что сыгравший его юный Малкольм МакДауэлл вскоре блеснул в роли школьника-преступника из «Заводного апельсина» и навеки закрепил за собой репутацию актера с лицом убийцы. Преступление жертвы в кино обычно ярче, страшнее рутинных издевательств над жертвой, о чём мы еще скажем ниже. В британском же кино тема учебного заведения-тюрьмы продолжила эксплуатироваться, хоть и менее эстетски, чем у Андерсона, в натуралистичном «кинематографе кухонной раковины», как, например, в «Кесе» Кена Лоуча или уж совсем прямолинейно — в «Отбросах» Алана Кларка. Апофеоз же метафоры школы-мясорубки — «Стена» Pink Floyd, хотя здесь речь скорее о едином бунте школьников против учителя, причем только в фантазии героя.

Американский кинематограф шел по немного иному пути. С постепенной отменой кодекса Хейса стали возможны всё более смелые, в том числе школьные, темы. В 1955-м выходит «Чай и симпатия» Винсента Миннелли, где главный герой-старшеклассник подвергается остракизму со стороны сверстников (и отца) за понятные «грехи»: недостаточную брутальность, предпочтение изящных искусств спорту, робость с женщинами. При этом он довольно неожиданно становится любовником понимающей учительницы. В целом жертва травли в кино часто либо не успевает догнать вступивших в пубертат сверстников (тот же «Кес»), либо, напротив, скрывает опережающую сексуальную опытность — в том и другом случае это маркер инаковости изгоя.

В том же году вышли «Школьные жунгли» Ричарда Брукса, где школьные хулиганы, члены банды, были показаны действительно угрожающе, а главной жертвой буллинга оказывался пытающийся изменить местную иерархию учитель. Впрочем, от опасности со стороны банды не были избавлены и другие «хорошие» ученики, а одним из мотивов травли выступила расовая ненависть. «Джунгли» стали шаблоном для целого ряда более поздних фильмов об учителе-одиночке в школьной системе, от «Директора» с Джеймсом Белуши до «Общества мертвых поэтов» с Робином Уильямсом. Но более ясно о проблеме школьного буллинга говорят произведения, где учителя отсутствуют или бессильны.

В 1974 году Стивен Кинг проснулся знаменитым после выхода романа «Кэрри» о жестокой мести девочки-изгоя. Почти сразу книгу экранизировал Брайан де Пальма. Открывается фильм пробирающей до печенок сценой в школьной душевой, где одноклассницы Кэрри, у которой внезапно впервые начались месячные (снова запоздалое сексуальное развитие) в приступе коллективного психоза доводят загнанную в угол паникующую девушку. В финале же фильма Кэрри, облитая (снова «шутки ради») свиной кровью, устраивает кровавое мщение с помощью дара телекинеза. Символичного в «Кэрри» много именно в образе жертвы: кровь, коронация на балу, религиозная экзальтация и отступничество главной героини. Вполне в духе появившихся тогда трудов Рене Жирара о сакральной жертве, почитаемой и ненавидимой, об убийстве инакового, из которого выросло всё современное общество и культура. 

По Жирару, лишь христианское признание невинности жертвы разрывает порочный круг насилия, но в случае с Кэрри о невинности говорить странно, ведь возмездие героини все-таки несоизмеримо насилию, которому подвергалась она сама, — хотя девушку, к которой никогда не относились нормально, понять можно. Обратившись в своем дебюте к теме школьной травли, Кинг от нее отнюдь не отступал, и в его творчестве, как и в экранизациях, она подается донельзя серьезно. Вражда героев «Останься со мной» или Клуба неудачников из «Оно» с теми, кто издевался над ними в учебном заведении, приводит к кровавому противостоянию. А в «Иногда они возвращаются» школьный учитель и вовсе заключает сделку с дьяволом, чтобы наказать хулиганов, некогда убивших его старшего брата — и явившихся довершить начатое из преисподней. В целом истории Кинга говорят, что шрамы, полученные вследствие школьного насилия, никогда не заживают окончательно.

В то же время в Голливуде 1980–1990-х годов тема буллинга, как ни странно, частично легитимизируется. Противостояние хулиганам становится непременным тропом подросткового кино, и сама проблема переносится в разряд детских. Судя по фильмам тех невинных лет, идеализированные районы американского пригорода почему-то кишат туповатыми второгодниками, которые отбирают у других детей «деньги на молоко». Потом их, разумеется, побеждают и высмеивают при помощи дружбы и смекалки. Именно тогда складывается стереотип жертвы травли: подростка-гика, чем-то увлеченного сверх меры, не по стандартам умного неспортивного аутсайдера. Вроде героев Энтони Майкла Холла («Клуб „Завтрак“», «Ох уж эта наука»). Они по-своему милы, да и издевательства над ними на экране как бы шуточные — хотя тому, с кого в реальности сдирают штаны при хохочущих одноклассниках, обычно вовсе не смешно.

В подобном аутсайдерстве есть и нечто романтическое. Это истории о мечтателях, непонятых другими. Неслучайно один из способов преодолеть ситуацию для жертвы — уход в свою фантазию или в фантастику. Немезидой Марти Макфлая из трилогии «Назад в будущее» в его путешествиях сквозь время является именно неугомонный школьный хулиган, только укоренившийся в своих пороках с возрастом, но всякий раз посрамляемый. А Гарри Поттер и его друзья подвергаются травле и в «реальном», и в волшебном мире, чтобы оттенить свою избранность, а затем героически утереть всем нос.

Совсем буквально уход в свой мир от ужасов настоящего показан в сахарном «Мосте в Терабитию», где волшебный лес воображения возрождается даже после внезапной смерти подруги главного героя, и, конечно, в «Бесконечной истории», культовой экранизации книги Микаэля Энде. В последнем случае начитавшийся магической книги мальчик и вовсе прилетает к своим обидчикам из учебного заведения на ручном драконе — на самом деле, конечно, это просто метафора духовного воспарения через пережитое в Фантазии. Таким образом, для жертв-аутсайдеров подросткового возраста есть два несхожих пути: инициация через столкновение с противником, часто переходящая в противостояние до последнего (как у Кинга), или романтический эскапизм. Как выяснится, этот эскапизм тоже часто пахнет кровью.

В советском кино тему буллинга обходили долго, в том числе в «смелых» школьных фильмах, обличающих отдельные проблемы недостроенного социализма. Исключение — взгляд в прошлое, в мрачные дни царизма или неустроенные годы после Гражданской войны. Яркий пример — знаменитая «Республика ШКИД» Геннадия Полоки. У еще не исправленных беспризорников в экспериментальном детдоме в ходу жестокие, вплоть до «темной», расправы за предательство коллектива, истинное или мнимое. При этом расправа над ростовщиком Слаёновым, селфмейд-нэпманом среди пролетариев, происходит чуть ли не с одобрения и ведома директора Викниксора: так укрепляется система хорошей советской школы.

Фильмы о застойной современности, лишенной язв прошлого, часто были посвящены школьным конфликтам — но между равными, как в «Доживем до понедельника» или «Розыгрыше». Тем не менее фигура школьного хулигана, обижающего слабых, постоянно присутствовала в назидательных киносюжетах, включая, например, журнал «Ералаш». Как и в случае американских комедий, это словно бы несерьезные истории, где буллинг должен вызывать снисходительную улыбку зрителя. Хотя, пересматривая, например, «Приключения Электроника» сейчас, можно удивиться тому, насколько беспардонно доводит Сыроежкина верзила Гусев, или эпизоду с хулиганами, которые средь бела дня в парке пытаются отобрать у девочки собаку!

Ситуацию изменило, конечно, «Чучело» Ролана Быкова по повести Владимира Железникова с юной Кристиной Орбакайте в главной роли. Это, подобно «Кэрри», фильм, полный тяжелого символизма сакральной жертвы: обритая голова героини, костер, на котором сжигают изображающее девочку чучело. После драматической развязки учительница, а вместе с ней и зрители увидели в подростках за партами не малышей, которые «шалят», а маленьких взрослых, со взрослой же жестокостью и коварством макиавеллиевских интриг. Этот предперестроечный фильм, как и некоторые ленты Динары Асановой, признавая поражение советской системы, заглядывал в скорое будущее. Летописцем которого станет «чернушное» кино, где подростковый буллинг в бесчисленных картинах будет показываться уже в гротескных масштабах, вплоть до тюремных изнасилований, как незадолго до этого в британском кино.

Голливуд распрощался с идеалистическим мифом о школе в 1999 году. Тогда произошел расстрел в школе Колумбайн, само название которой стало нарицательным. Преступление двух аутсайдеров, перестрелявших одноклассников, запустило волну скулшутингов, охватившую уже весь мир. И очень быстро возник целый поджанр фильмов на эту тему. Здесь приходится снова вспомнить Стивена Кинга, напечатавшего (под псевдонимом Ричард Бахман) в 1977 году пророческий роман «Ярость». Еще до событий в Колумбайне автор изъял роман из продажи, поскольку книгой зачитывались предшественники Эрика Харриса и Дилана Клиболда. Однако в России уже несколько лет пытаются выпустить фильм «Школьный стрелок» с Татьяной Булановой, вроде как по мотивам «Ярости». Что думает об этом Кинг, неизвестно.

Своеобразным эталоном постколумбайновского кино стал «Слон» Гаса Ван Сента. Сами издевательства над будущими убийцами, правда, показаны здесь пунктиром, зато режиссер издевательски предлагает зрителю «причины», якобы подтолкнувшие их к ответному несоразмерному насилию: видеоигры, рок-музыка, история нацистской Германии. На самом деле причины, подталкивающие «последователей Колумбайна» к кровавой мести, столь же вариативны, как и поводы для травли, а то и несущественны. А, например, в «Что-то не так с Кевином» прямо постулируется невозможность дать ответ: антигерой этого фильма отнюдь не является жертвой буллинга, до последнего кажется, что он являет собой чистое зло.

Согласно веяниям времени, формальным поводом объявить кого-то изгоем всё чаще являются обвинения в истинной или ложной гомосексуальности жертвы («Дрянные девчонки», «Класс»). Но «не таким, как мы», в принципе, могут наречь любого. В том же эстонском «Классе», самом знаменитом фильме о скулшутинге на постсоветском пространстве, герой стремительно проходит путь от популярного в школе мальчика до отверженного — только потому, что решил за этого отверженного заступиться. 

В «После Люсии» Мишеля Франко героиню, переспавшую с одноклассником, из ревности исключают из своего круга подружки. Схожую судьбу разделяет изнасилованная и преданная подругами героиня Кристен Стюарт в драме «Говори». У следующей отчасти традиции «Чучела» Валерии Гай Германики во «Все умрут, а я останусь» и в сериале «Школа» четко показывается нестабильность «детского» мира: с травлей может столкнуться любой, любой готов оказаться насильником, и совершенно внезапно одни могут поменяться местами с другими.

Издевательства над жертвами буллинга со временем становятся в кино всё брутальнее. А ответное насилие жертв — еще страшнее. Ведь в последнем случае легко снимаются нравственные тормоза, отмщение требует любых методов. Вот и обижаемый сверстниками светский мальчик из «Впусти меня» Томаса Альфредсона призвал дочь тьмы, девочку-вампира, чтобы та оторвала обидчикам головы. А в «Жестоком ручье» с Рори Калкином уже без всякой мистики приятные парни, решившие проучить задиру, как-то незаметно превращаются в соучастников убийства. Даже если не брать крайние случаи скулшутинга, изобретательная мстительность жертв может вызывать оторопь. Например, в бельгийском «Бене Икс» подвергшийся травле подросток-аутист инсценирует свое самоубийство, чтобы обвинить обидчиков «с того света», причем план он разрабатывает вместе с родителями.

Насилие ведет к безостановочному насилию. В недавнем корейском многосерийном хорроре «Мы все мертвы» (занятна невольная параллель с названием фильма Германики) даже смерть не отменяет ненависть, адский мир школы и социальное расслоение. Жертвы и гонители начинают буквально пожирать друг друга. Другой брутальный азиатский пример — китайские «Лучшие дни», где подростков толкает к суициду не только травля, но и потогонная школьная система экзаменов. На одном полюсе для загнанного в угол школьника находится убийство, на другом — самоубийство. Это две стороны одной монеты, как разбирается в сериале «13 причин почему», два радикальных способа разорвать круг унижения.

Увы, едва ли в реальности травлю может остановить понимающий полицейский, как в «Лучших днях». В подавляющем большинстве случаев кинематограф может лишь зафиксировать ситуацию, часто ради эксплуатационного желания шокировать, как в основной массе фильмов на «колумбайновский» сюжет. Истории вроде «Чуда» Стивена Чбоски, где доброе сердце мальчика-«уродца» и дружба победили нетерпимость, выглядят приторно и неубедительно. Больше похож на правду, скажем, недавний бельгийский «Невидимый мир»: камера здесь снимает глазами ребенка, и присутствие взрослых в школе как бы неощутимо. Школа больше не столько тюрьма или модель государства, и уж тем более не дом, учебное заведение — детское пространство, где дети живут интуитивно, по своим законам, переходя из роли жертвы в роль гонителя.

Редкий пример «позитивной» истории — разве что аниме Наоко Ямады «Форма голоса». Здесь также инициатор травли внезапно сам становится жертвой. Лица людей для него вокруг пересекаются крестами, изгой больше не принадлежит их миру. Каждый, кто подвергался остракизму сверстников, ощутит силу этой метафоры. Но в итоге герой находит свою бывшую жертву, глухую девочку, пытаясь извиниться перед ней, через ее принятие и понимание учится говорить с другими, не замечаемыми прежде — он снова видит человеческие лица, перед изгоем и гонителем открывается путь к прощению.