«Художники победят на длинной дистанции»: Интервью с Михаилом Местецким, режиссером фильма «Год рождения»

В российский прокат выходит «Год рождения» — нежная панк-баллада о больших мечтах в маленькой провинции. Для режиссера, сценариста и музыканта Михаила Местецкого это первая полнометражная работа за последние восемь лет: его предыдущий фильм «Тряпичный союз» вышел на экраны в марте 2016 года. Накануне премьеры мы поговорили с автором об обратной стороне мечтательства, детстве в Твери, написании саундтрека по зуму и интересу к мокьюментари.

Филипп, вернувшись в родной сибирский Металлогорск, хочет организовать фестиваль, посвященный истории местного панк-движения и, в частности, группе «Яичный свет», которая устраивала безумные сейшены в далекие 1990-е. Однако планам мешает внезапная беременность Марины, возлюбленной Филиппа, и теперь герою предстоит сделать выбор между стабильной семейной жизнью и сумасбродными прожектами. Современность молодого человека перемежается псевдодокументальными кадрами из неформальных 1990-х, когда мир казался ярче.

– Перед выходом «Тряпичного союза» вы говорили, что этот фильм во многих деталях — почти что автофикшн. Знакомство с молодой арт-группировкой, смерть друга, мелодраматическая линия — всё это так или иначе было подсказано вашей реальной жизнью. Можно ли то же самое сказать о картине «Год рождения»?

Михаил Местецкий: Конечно, и в этом смысле «Год рождения» — гораздо более сконцентрированный проект, более внятный. Все-таки «Тряпичный союз» был дебютом, он очень долго писался, хотелось рассказать обо всем. Из-за этого он несет отпечаток могучей эклектики. В «Годе рождения» такого, кажется, нет, и это его достоинство. А вообще фильм, конечно, родом из моих переживаний. Мы с Нигиной [режиссер Нигина Сайфуллаева, жена Михаила Местецкого. — Прим. ред.] и есть два таких Филиппа в нашей семье, которых сильно штормит и для которых притирание к совместной жизни происходит со скрежетом, потому что мы оба — большие индивидуалисты. И герой «Года рождения» также решает эту дилемму между индивидуальным, автономным, детским состоянием и взрослым, ответственным режимом существования, которого мы тоже жаждем. Проблема в том, что найти какой-то компромисс не удается: тебя сносит то в одну сторону, то в другую. И это идет в ущерб либо внутреннему миру, либо коллективному, местами функциональному существованию в семье.

– Получается, дилемма Филиппа — условно говоря, между мечтой и семейным долгом — свойственна не только двадцатилетним? Эти качели остаются с человеком и дальше?

Михаил Местецкий: Абсолютно. Ваше слово «мечта» можно даже обобщить: это вся детская, творческая часть человека, индивидуальная внутренняя жизнь, где ему никто не нужен, где полагается одиночество. А включенность в мир, отцовство, отношения с женщиной — это, безусловно, великие ценности, но к ним прилагается взрослость, здравый смысл, что-то противоположное твоему детству. Наш герой идет в этом направлении, в сторону нормальной жизни — и вдруг сталкивается с трагедией. А здравый смысл не дает никаких рецептов, как с ней быть.

– Вы верите в выход из этой дилеммы?

Михаил Местецкий: Выход я видел всегда в поэзии в широком смысле слова. В парадоксе. Когда ты упираешься в некий жизненный тупик и не можешь решить ситуацию логически, надо решать ее акробатически, каким-то поэтическим сальто. Наш фильм — это гимн такому подходу.

– Вы родом из Твери, но переехали оттуда в 13 лет в Москву. При этом «Год рождения» — фильм о сибирской провинции. Откуда вообще взялся этот придуманный Металлогорск?

Михаил Местецкий: Здесь, пожалуй, важна оппозиция «провинциальность — столичность», а не то, что город именно сибирский. Что касается Твери, то там я ощущал себя немного инопланетянином. Мы жили на окраине, в пятиэтажке, вокруг — гопота, приходилось прятать деньги в носки, потому что тебя постоянно сшибают на каждом углу. Было ощущение какой-то абсолютной безнадеги. А потом я приходил домой, а там какой-то заповедный мир: книги, родители — академическая интеллигенция с МГУ-шным образованием. Было ощущение, что у мира снаружи не было никакой связи с миром нашей квартиры. Позднее я переехал в Москву и был потрясен: оказывается, есть люди, которые любят обэриутов, слышали про Довлатова, читали Ерофеева! Для меня 13-летнего это был шок, и тем острее я переосмыслял свое существование в Твери. В фильме мне была важна эта контрастная среда, где герой безнадежен в своем одиночестве. В крупных городах такой чудик куда-то впишется, найдет себе хотя бы единомышленников, а в маленьких городах он абсолютная белая ворона. И мне как режиссеру такая ситуация интереснее. И важно, что Филипп сам вернулся в этот Металлогорск из Новосибирска. Так что это еще и история апостола, который несет благую весть во времена, которые не знают креста, как говорится. И в конце оказывается, что быть апостолом мало, надо самому становиться богомашиной, иначе просто никого нет, кто принесет чудо в этот мир. Отсюда и название «Год рождения» — это еще и рождение из апостола в пророки.

– Вы всерьез взялись за разработку сценария во время пандемии. С тех пор на стримингах и на больших экранах вышло много фильмов и сериалов, которые так или иначе касаются темы российских 1990-х. Не было ли у вас опасений перед релизом, что тема уже немного приелась, наскучила зрителю?

Михаил Местецкий: Да, бесит ужасно, ха-ха! Но тут всё понятно: просто подросли люди, для которых это время — самое яркое, время становления, тинейджерства. Они взращены этими годами. Я надеюсь, что наш фильм имеет достаточный запас оригинальности, чтобы не затеряться.

– А как вы лично относитесь к 1990-м?

Михаил Местецкий: В 1990-е у меня формировались базовые установки, во многом благодаря среде, в которой я вращался: это был гуманитарный лицей, потом филфак, при этом еще тусовка авангардистская, школа современного искусства, «Радек» [опыт знакомства с арт-группой «Радек» лег в основу фильма «Тряпичный союз». — Прим. ред.] и так далее. Это всё формировало жизненные позиции, которые проявлены в «Годе рождения»: например, убеждение, что между жизнью и искусством нет четкой границы, что ты можешь быть художником, не рисуя картин. Это, кстати, в «Тряпичном союзе» было главным предметом интереса. В новом фильме юноша Филипп — поэт и художник в широком смысле слова, с самого начала, хотя он еще ничего не сочиняет. Своим музеем, стилем жизни, подходом к реальности, внутренним проживанием — он, конечно, художник. Такой подход был мною воспринят точно в 1990-е. И есть еще одна важная установка из 1990-х, которая до сих пор наполняет меня оптимизмом, несмотря на мрачные пейзажи вокруг: художники всё равно победят на длинной дистанции. В те годы загнанные авторы прошлого издавались, им ставили памятники. Я их воспринимал как победителей, а их мучителей и гонителей — как проигравших. И я до сих пор так вижу.

– Музыку вы сочиняли, как и сценарий, по зуму?

Михаил Местецкий: Абсолютно. И более того: со сценаристом мы еще как-то встречались, а с композитором нашим — нет. Весь наш постпродакшен он провел в одной стране, а я — в другой.

– Можете подробнее рассказать, как придумывался саундтрек? Насколько я понимаю, задача была очень нетипичная: приходилось делать стилизацию под олдскульный российский панк.

Михаил Местецкий: И не только под него. В фильме также появляются тинейджеры, которые играют какую-то гаражную электронику. То есть надо было придумать сначала панковский андеграунд 1990-х, потом эту электронику, потом некий микс, когда к ним присоединяется Филипп. Это была дико интересная задача. Мы работали с Кириллом Белоруссовым, который начинал как барабанщик группы «Шкловский» [музыкальная группа Михаила Местецкого. — Прим. ред.], стал там аранжировщиком, а затем — крутейшим композитором. Вообще вся наша группа «Шкловский» участвовала в фильме. К примеру, мой соавтор Лёша Смирнов был в группе баянистом. Сейчас он замечательный оперный режиссер, который ставит в Мариинке. Мы с ним сразу указывали в сценарии, как должны звучать песни, что в них должно быть. Например, надо было написать легендарную панковскую балладу, от которой веяло бы ощущением, что ее поют уже 30 лет. Все эти треки должны были быть написаны до съемок. Мы это сделали, я очень доволен! Для нас это был шанс снова всем собраться, пусть даже дистанционно, записать эти партии. Так что я в результате тоже с «тинейджерами» [участниками группы «Шкловский». — Прим. ред.] немного потусовал, как наш герой, ха-ха.

– Когда я учился в СПбГУ на «Арт-критике», нам на курсе по документалистике показывали ваши короткометражные работы («Ноги — атавизм» и «Топоры в батонах») как образцовый пример мокьюментари. В «Годе рождения» также используется псевдодокументальная стилистика, когда показывается хроника легендарной группы «Яичный свет». Откуда у вас такой стойкий интерес к этой эстетике?

Михаил Местецкий: Мне всегда нравились игры с ненадежным рассказчиком в литературе, когда наше доверие рассказчику подрывается и всё, что мы читали, оказывается не тем, что есть на самом деле. Это вообще близко моему взгляду на мир: я вижу постоянно, как одни и те же события рассказываются разными голосами, а реальность существует где-то в глубине, за рассказом. Мокьюментари учит критически относиться к документу — мне кажется это важным, особенно в свете того, как работает, условно говоря, пропаганда. К тому же в «Годе рождения» мне казалось важным сделать фантазии героя ультрареалистичными. Обычно воображаемые сцены снимаются как сказочные, а реальные — как всамделишные. У нас наоборот: то, что происходит в голове у героя, мы делали ультрареалистично, а его жизнь — как слегка утрированное кино.

– В своих работах, сценарных и режиссерских, вы часто касаетесь подростковой темы. Как известно, у нас в советском кино очень богатая традиция подросткового кино: Динара Асанова, Сергей Соловьёв, Илья Фрэз и т. д. Является ли это наследие для вас каким-то важным ориентиром?

Михаил Местецкий: Да, я очень укоренен в отечественном кино. Даже больше, чем в иностранном. Мой пантеон героев — это Соловьёв, ранний Шахназаров. Я люблю героев-подростков, потому что им можно придавать крайности поведения и это еще не будет выглядеть как диагноз, как приговор. И Эльдар Калимулин со своим полудетским овалом лица и каким-то томхэнксовским взглядом оправдывает для нас очень многие вещи, которые в случае более взрослого актера были бы уже патологическими. К тому же меня очень интересует проблема воспитания детей, то, как люди, которые не могут найти себя в жизни, пытаются учить других, маленьких, и как это зачастую смехотворно выглядит. Для комедии, мне кажется, это хороший материал.

– «Год рождения» — ваш первый полнометражный фильм за последние восемь лет. Чем вызван такой долгий перерыв?

Михаил Местецкий: Во-первых, я был, скажем так, в декретном отпуске: у меня родился сын, я полностью погрузился в заботы о нем. По сути дела, наше кино частично об этом — об ожидании приближающегося файербола, когда жизнь вот-вот кардинально изменится. Также надо учитывать, что я очень медленно работаю. И это ужасно мучающая меня вещь, я пытаюсь с ней как-то бороться. Проблема в том, что я человек одной задачи, люблю заниматься одним большим проектом. Я смотрю на своего друга, сценариста Рому Кантора, который одновременно шарашит на нескольких проектах и всё выходит талантливо, я восхищаюсь.

– Может, короткая форма вам просто ближе? Я имею в виду короткий метр, песню, клип.

Михаил Местецкий: В последние годы и коротких форм было немного. Короткая форма снимает психоз гиперответственности, перфекционизма, потому что такую ленту можно снять с легким сердцем. «Ноги — атавизм» мы вообще сняли за три дня, на коленке. Я помню этот счастливейший момент: никто от тебя ничего не ждет, никаких денег ты не тратишь, никаких ожиданий ни у кого нет, воруешь кадры из интернета. Это прекрасно. С большими фильмами так не получается. Особенно если позади — годы ожиданий: ты понимаешь, что должен сейчас снять фильм, который оправдает эти годы. Поэтому я постараюсь работать активнее. Я всегда считал, что талант — это вопрос количества, всегда культивировал идею продуктивности, но почему-то сам погряз в малокартинье. Постараюсь больше восьмилетних перерывов не допускать.